— Федот!
— Я слушаю, товарищ командир.
Ожогин потер переносицу, что-то вспоминая, потом сурово кинул:
— Крой за Каул, постегай самураев.
Ковригин поднял дружину. Держась за конские хвосты, ополченцы стали переплывать реку.
На лугу, где заняли оборону ополченцы, старик сдержал Буяна. Устало сошел с коня и пошел, ведя его в поводу. Около своего шалаша он расседлал Буяна, растер лошадиную спину жгутом соломы и пустил пастись, а сам присел к костру.
Один за другим подходили командиры дружин. Они садились на корточки, протягивали натруженные руки к пламени.
— Да, жесток, супостат, — хмурясь, сказал Сафрон Абакумович, словно продолжая незаконченный разговор. — Драться и дальше надо не на живот, а на смерть.
Командиры дружин курили, тяжело вздыхали. Прикрытое кумачом тело Никиты лежало под кедром.
— Так как же, Сафрон? — робко спросил старый друг и односельчанин Сафрона Ожогина. — Без церковного пения, без ладана и земля жестка и могила не крепка. Попа бы из волости… Старшой он у тебя…
— Без попов обойдемся, — угрюмо бросил Сафрон. — Они Русь-матушку врагу запродали… Солнышко отогреет его, трава ложе мягким сделает.
— Как хочешь, Сафрон, мы от души.
— Под дубом, вон там, ройте, чтобы птахи лесные вили гнезда, песней поутру радовали.
Командиры дружин поднялись. На рассвете длинная тень скользнула около костра.
— Ты, Федот?
— Я, дядя Сафрон.
— Ну, как там?
— Расплатились сполна. За всех в этот раз отыгрались. Такие поминки устроили, что в Японии взвоют.
— Добро, сынок, добро! А наших-то много полегло?
— Троих привезли: Тимофея Горностаева, Спиридона Охлопина и Гордея Севастьянова.
— Жаль! Им бы жить да жить… Вот и думаю я теперь, что плох наш бог, если такое на земле терпит.
— Нет бога, дядя Сафрон, обман один.
— К этому и я прихожу. Запретил Никиту с попом хоронить.
— Не любил он их. Они во двор, он со двора.
— Ну, добро, отдыхай! Скоро выступаем.
ГЛАВА 27
Шестые сутки шло сражение на подступах к Владивостоку. Князь Отани напрягал все усилия, чтобы сдержать стремительно катившуюся лавину красных войск. Он бросил в бой все свои резервы. Вместо отброшенной ополченцами за Каул 12-й дивизии была введена свежая 9-я дивизия генерала Ямадо. В бой втянулись 27-й и 31-й полки из американского корпуса Грэвса и Мидльссекский полк английского полковника Уорди. Двинулись в контрнаступление аннамиты, зуавы, шотландцы… Белогвардейские и чешские дивизии вяло отражали все увеличивающийся натиск красногвардейцев.
Бригада Тихона Ожогина пробивалась к Каульским высотам. Их обороняла дивизия чешского полковника Смутны и белогвардейский полк.
Тихон сполз в воронку от разрыва тяжелого снаряда, расправил затекшие от долгого лежания плечи, добыл огнивом искру, закурил. Комбриг был мрачен, отец сообщил ему о смерти старшего брата.
К нему спустился Игнат Волочай. Обнял друга за плечи, шепнул:
— Не тужи, Тихон… Война…
Из перелеска, ошалело вертя мордой, выскочил медвежонок. Он сел на задние ноги, заскулил.
— Видать, оглушило, никак не опамятуется, — пробасил Игнат Волочай, с интересом рассматривая медвежонка и стараясь не двигаться, чтобы не спугнуть звереныша.
— Думает, что весь этот переполох затеян из-за него…
— Может, и так, — хмуро отозвался Тихон.
Шальная пуля ударила медвежонка. Пронзительно скуля, звереныш стал кататься по земле, стараясь ухватить когтистой лапой то место, где сочилась кровь.
Игнат рванулся вперед, но Тихон схватил его за руку.
— Лежи, удалая голова.
Игнат, подражая медведице, стал звать к себе медвежонка. Тот вытянул шею, прислушался, ответил ласковым урчанием, пополз на зов.
Игнат вцепился пальцами в густошерстный загривок, втащил медвежонка в окоп, прижал пушистое тело к своей широченной груди, ощущая под ладонью трепещущее от страха сердчишко.
— Не бойсь, не бойсь, вреда не будет, — добродушно усмехаясь, басил он.
Медвежонок поднял голову и, тоненько скуля, захватил Игнатов палец, стал сосать. Язык был жесткий, как наждачная бумага, он царапал кожу, а довольный Игнат широко улыбался.
…Легионеры Грэвса поднялись в атаку. Полк шел развернутым строем, на ходу ведя огонь.
Тихон припал за пулемет.
— Так их, елки-палки, крой под микитку! — возбужденно выкрикивал Волочай, передергивая затвор и коленкой легонько прижимая к стенке окопа дрожащего медвежонка.
Стрелял он спокойно, наверняка.