После совещания Костров с Сухановым пошли на митинг Тихоокеанской эскадры.
— Да, иного выхода нет… Надо с орудий снять замки, а форты взорвать. Понимаете, чтобы в случае беды интервенты были лишены защиты со стороны моря, — говорил дорогой Костров.
— Нелегко уговорить моряков…
Суханов закашлялся. На носовом платке проступили пятна крови. Костров вспомнил Ольгу, покачал головой:
— Передохнуть бы вам следовало.
— Сейчас не время.
— Давно это с вами?
— После тюрьмы…
— Хоть, пока я здесь, передохните. Ружье за плечо — и в лес.
— Неплохо. Люблю на зорьке у таежного озерка посидеть.
— Вот и езжайте.
— Не выйдет, Богдан Дмитриевич, затоскую по делам и через день прибегу сюда.
Митинг моряков Тихоокеанской эскадры проходил в просторном дворе морской крепости.
Суханов рассказал о сложившейся обстановке, о мерах, которые следовало принять, и объявил, что форты береговой обороны должны быть взорваны. Моряки стоя слушали сообщение председателя Совета.
Первым попросил слова боцман Коренной:
— Мы верим тебе, товарищ Суханов, но в таком деле на пароль полагаться нельзя. Документ положь на стол! Шутка ли, братцы, форты взорвать? Ответ перед Россией кто держать будет? Мы! На чью совесть ляжет вечный позор, если в таком деле произойдет ошибка?
Пришлось прервать митинг.
Пока Костров и Дубровин беседовали с моряками, Суханов поехал в Совет за телеграммой Ленина. Когда он вернулся, Гаврило Коренной оседлал нос старыми очками, перевязанными ниткой, и, водя указательным пальцем по телеграфному бланку, стал вслух читать. Притихшие моряки стояли подтянутые, сосредоточенные. Коренной вернул телеграмму Суханову.
— Ясно, братцы!.. Драться будем, как в Порт-Артуре!.. Мы их проучим по всем статьям… Останусь жив, погляжу, как «Бруклин» якорную цепь будет выбирать… Ни в жизнь не поверил бы, что я, боцман Гаврило Коренной, буду рвать форты да еще отступать, но спорить не время: Ленин приказывает.
С митинга Суханов с Костровым возвращались на рассвете. Моряки правильно их поняли. Телеграмма Ленина принята к исполнению, действия Совета одобрены. Интервенты не смогут воспользоваться крепостью, боевые форты будут приведены в негодность.
На Тигровой улице Костров и Суханов стали прощаться.
— Идите отдыхайте, — сказал Костров.
— Надо в Совет. Там меня дожидается Янди, чех — командир чехословацкого отряда Красной гвардии.
Костров заинтересовался:
— Офицер?
— Поручик, ротой командовал. В шестнадцатом году за революционную работу был разжалован в рядовые. По приказу генерала Гайды предан военно-полевому суду, получил высшую меру, бежал.
— Пойду с вами, — решил Костров, — хочу с ним познакомиться.
В кабинете Суханова они застали молодого еще человека в солдатской форме. Он был высок, строен, худощав, с умными синими глазами.
Янди поднялся с кресла, сделал шаг вперед и остановился в нерешительности. Костров крепко пожал его руку.
— Рад познакомиться. Как устроились?
Янди ответил не сразу.
— После всего того, что со мной произошло, у меня такое чувство, как будто я вернулся в родную семью, — сдержанно ответил Янди и зашагал по кабинету, на ходу бросая отрывистые фразы: — Многих купил Гайда на деньги Вильсона. Не терпится американцам удушить русскую революцию… Полковник Хауз, личный советник президента в Омске, вручил Гайде полтора миллиона долларов на содержание корпуса. Все это так… Но солдаты уже не те, что были в Поволжье. Ослепление проходит. Чехи не хотят участвовать в преступной войне против русской революции.
— Спасибо вам и вашим товарищам, — отозвался Костров. — Я сообщу об этом Ленину.