— Бьет. Бегут без оглядки.
Мастер закатился старческим смехом.
— Вот и хорошо, волчья сыть. У зайца для того и ноги длинные, чтобы бегать. Как с хлебом? Второй день не выдают.
— Утром будет. Тряхнули купцов, сорок тысяч пудов набрали. Обижаются, да что поделаешь?
— Обижаются? Хлеб гноят, волчья сыть, а обиду таят! Ремесло наше тяжелое, без хлеба трудновато.
Появился на заводе и Шадрин, недавно назначенный начальником гарнизона Владивостока. До этого разрозненные отряды Красной гвардии объединились под его общим командованием.
— Ну как, все получил? — спросил Костров, любуясь шадринской выправкой.
— Так точно! Восемь трехдюймовых, пятьсот винтовок, пятьсот шашек. Вот только патронов маловато…
— Добывайте патроны со стороны. Завод сейчас работает для Забайкальского фронта.
— Ладно, у беляков добудем.
Шадрин говорил сдержанно, но его октава перекрывала грохот.
— Ну, Родька, язви тя, — добродушно проворчал старый мастер. — Оглохнешь, волчья сыть, постоявши рядом. Разве есть на свете еще такой голосище?
В кузнечном цехе Костров и Шадрин задержались. Их внимание привлек моряк, стройный, веселый, наделенный редкостной силой. Казалось, юноша не работал, а играл пудовым молотом, которым он бил по раскаленной добела болванке. Вот он что-то крикнул. Подручные стремглав кинулись выполнять приказание.
Мех, с шумом выдыхая воздух, раздул большое пламя.
Моряк подхватил с пола болванку и под одобрительный гул подручных сунул ее в пылающий горн, схватил щипцы, зажал раскаленную болванку, сильным рывком выдернул ее из горна, плавно опустил на наковальню.
— Смотри, Андрей, не надорвись, в ней без малого пудика два, — заметил пожилой кузнец, постукивая молотком по болванке.
Моряк в ответ только усмехнулся. Это был Андрей Коваль, военный комиссар крейсера «Грозный». Дальбюро ЦК РКП(б) назначило его председателем оргбюро по объединению союзов рабоче-крестьянской молодежи. Он должен был подготовить и провести съезд революционной молодежи.
— Тебя, Коваль, бог не обидел силенкой, — пошутил Костров.
Моряк, продолжая работать, повернул голову. Доковал деталь, опустил молот, вытер руки паклей, поправил бескозырку, кинул руки по швам.
— Здравия желаю!
— Здравствуй, Коваль, здравствуй! Ты что здесь? — спросил Шадрин.
— Да вот проведал товарищей, а они просили помочь. Горячка у них, молотобоец руку обжег.
Глаза моряка выжидательно впились в лицо начальника гарнизона.
— Военком в такое время должен быть на крейсере, — заметил Шадрин, с любопытством его оглядывая.
Коваль, не торопясь, надел шинель, туго затянул ремень, отдал честь и ушел.
Тесная каморка мастера Чубатого напоминала скобяной магазин. Пол, стулья и столы были завалены чертежами, болванками, частями машин. Подслеповато чадил светильник. На куске газеты лежали тоненькие ломтики овсяного хлеба, печеная картошка, соленые огурцы и вяленая осетрина.
— О, да здесь пир готовится, — опускаясь на табурет, сказал Костров.
— Один момент, Митрич!
Фрол Гордеевич вынул из-за стола шашку.
— Вот держи, Родька, наш рабочий подарок.
Шадрин прочел высеченную на лезвии надпись: «Без нужды не обнажай, а обнажив, не щади». О такой шашке он не мог и мечтать.
— Бери, бери! Это не я, а твои подначальные. Обрадовались, когда узнали, что ты над ними голова, ну и вот…
Сидя на корточках, старый мастер любовно перебирал готовые к отправке шашки: дышал на лезвия, гнул дугой, вызванивал палочкой по обуху.
— Слышишь, волчья сыть, поет, а вот эта тренькает, будто с перепою. Закал, язви тя, не тот: не сталь, а жестянка. Клинок, Митрич, знать надо. Вот гляди, желтизной отливает, значит перекал. В ударе крошиться будет, а то и пополам перелетит, ежли на крепкую кость нарвется. Уж я ему за эту шашку холку намылю, не на хозяина работает, чтоб кое-как. Эх, привычка чертова!..
— Хорошо, дядя, сказываешь, — добродушно прогудел Шадрин, — да сам знаешь, голодной лисе курочка на уме…
— Не к спеху, успеешь, язви тя, — рассердился Фрол Гордеевич. — Он выдернул клинок из сложенных на длинном столе. — Вот гляди, Митрич, синь идет, как на озерце волна. В ударе легка, на потягу свободна, но жало слабеет быстро, то и дело править надо.
Шадрин выдернул сверкающий золотой насечкой подаренный клинок. Опробовал жало на ногте.
— Цены клинку нет! Гляди, Богдан, жало тонюсенькое, на нем и волос не удержится, как по маслу скользнет сквозь все тело.
— А ты покажи, волчья сыть, чему тебя в кирасирах обучали.