Красногвардеец был ранен навылет в грудную клетку.
— Умрет парнишка, легкое пулей прорвало…
Кузьмич перекрестился. Агния Ильинична стала делать перевязку.
— Военком приказал… А ну, гад, сунься… а ну, еще… — выкрикивал в бреду раненый. — Ой, мама, ты моя мама!
— Совсем мальчик! — прошептала Агния Ильинична.
— Трофей следует сберечь, — деловито сказал Кузьмич. Он плотно скатал знамя, поманил Веру пальцем.
Они прошли в глубь сада, к дуплистой липе.
— Вот здесь, Николавна!.. Не забудь. Трофей особенный, не зря мальчишка жизнью рисковал.
Тяжело грохоча коваными колесами по мостовой, потянулись артиллерийские упряжки. Мерцая палашами, ехали японские кавалеристы. С развернутыми знаменами шли белогвардейские полки в новеньких английских шинелях. Гарцевали на конях бородатые калмыковцы. В белоснежных чалмах двигались колониальные французские войска.
ГЛАВА 27
Костров, одетый в купеческую поддевку, шел через порт. Гремели выкатываемые с кораблей орудия. По железным трапам грохотали солдатские башмаки. Отрывистые, как удары хлыста, раздавались слова команды.
Шестидюймовое орудие медленно кренилось, сползая одним колесом с трапа. Вот-вот сорвется и исчезнет в море.
Усталые, разомлевшие от жары японские солдаты безуспешно пытались водворить пушку на место. Она дюйм за дюймом кренилась к воде.
Улицы, спускавшиеся к бухте, заполняли ломовые извозчики, грузчики, деповские рабочие.
— И куда их, мурашей, столько нагнали? Зима скоро, как мухи передохнут. Ишь, вояки! Орудию на берег вытягнуть не могут, — раздумчиво произнес кто-то мощным басом.
Костров оглянулся. Позади него стоял огромный человек с огненно-рыжей бородищей по самый пояс, с гривой таких же волос на голове, с добродушными глазами. Живот великана был туго перетянут кушаком. Ветер раздувал плисовые штаны. Расстегнутый ворот парусиновой рубахи открывал толстую шею и грудь, дочерна прожженную солнцем, заросшую курчавыми волосами. Широченные плечи возвышались над толпой на целую четверть.
— А ты взял да помог бы. Покажи рассейскую хватку, — насмешливо подзудил кто-то из зевак.
Рыжебородый великан молчал. Под рубахой пружинились, играли крепкие мускулы.
— Куда ему? У него вся сила в брюхе, как у попа.
Круглое лицо великана расплылось в улыбке. Он поднял увесистый кулак и сунул его говорившему под нос.
— Испробуй, тогда узнаешь, какая моя сила.
Вслед за этим великан подтянул плисовые шаровары и размашисто зашагал к трапу.
— А ну, отойди!
Зычный голос прокатился над морем. Муравейник вокруг орудия рассыпался. Японские солдаты задирали головы, разглядывая великана. Рыжебородый верзила встал на самом краю трапа, захватил колесо под обод, навалился плечом на корпус орудия. Через секунду пушка стала обоими колесами на трап.
Великан смахнул пот со лба и, грузно ступая, пошел к толпившимся людям.
— Тоже вояки, елки зеленые, — добродушно ворчал он. — Телок, бывает, важничает, когда поблизости тигра нет.
Портовые зеваки загудели: одни восхищались, другие негодовали.
— Ничего, медвежата-игруны, — отшучивался великан, — пусть, ядрена копалка, знают наших, зря носы драть не будут.
Японский офицер догнал рыжебородого и, показав прохожим иену, что-то говоря по-японски, сунул ему в руку. Великан посмотрел на монету, потом оглядел молоденького офицера и все с тем же мальчишеским озорством обежал смеющимися глазами народ, а затем широко размахнулся, и монета, блеснув в воздухе, исчезла в прибойной волне.
— Микадо… император… — возмутился офицер.
— На что она мне? Ну тя к кобыле под хвост… — отмахнулся от офицера великан, почесывая волосатую грудь. — Экий ты, право!.. Прилип, как репей к коровьему хвосту… Пусти-кось!
Но японский офицер настойчив. Взмахивая рукой, он не уступал дороги, что-то быстро говорил на своем языке.
Великан потер ухо, свирепо склонил всклокоченную голову.
— Отчепись, право дело, отчепись, бурундук. Ну чего привяз? Клещ — клещ и есть таежный.
Офицер пожал плечами, отошел в сторонку.
Между тем выгрузка орудий закончилась. К рыжебородому подошли японские солдаты. Один из них протянул пиалу.
Зеваки притихли. Ехидная улыбка зазмеилась на губах офицера. В пиале, до краев наполненной подогретой сакэ, вмещалось не менее полутора штофа.