— Делов, Андрюха, полон рот. Хотел в Никольск, волчья сыть, с Митричем податься, да не согласился он: «Без тебя, — говорит, — армии зарез». Попрощались мы с ним, а тут откуда-то леший вынес сыщика. Присох, как репей.
— Ишь, прыткий, — вмешалась Екатерина Семеновна, сердито сморкаясь. — Он в Никольск, а меня — в сорочье гнездо?
— Слыхала, без меня — армии зарез, — не без гордости продолжал Чубатый. — Вот я и говорю: стрелян-перестрелян волчище, а чуть не влип. Без малу двое суток меня один типец обхаживал: и так и сяк. И лаской, и добром, и деньгой.
Старый мастер легко прошелся босыми ногами по крашеному полу.
— Едва свет погас, они, как тараканы, из всех щелей повылезли. Ну, да я не той иглой штопан! Жох сыщик, а меня, язви тя, не признал, зато я Мотьку Шимпанзе, волчья сыть, с первого огляда опознал. Наделает, гусь лапчатый, хлопот…
— Неужели жив ворон остался? — встревоженно спросила Екатерина Семеновна. — Ведь в девятьсот пятом под лед опустили…
— Плохо, видать, спустили, если вновь крылья расправил. Тринадцать лет не появлялся, а вот, скажи-ка, объявился. В Харбине, говорят, отсиживался.
— Ешь, ешь! — угощал гостя Фрол Гордеевич. — Еще напластаю, волчья сыть. В твоем деле, Андрейка, нужен не только разум, а сила и ловкость. Случаем, встанет поперек такой Мотька Шимпанзе, а у тебя дух-то есть, а тело-то слабо.
Фрол Гордеевич взял блюдце растопыренными пальцами и, надув щеки, принялся студить чай.
— А ты, мать, сходи баньку стопи, стосковалось тело по пару. Да смотри, листа смородинова не жалей, ну и богородской травки запарь…
— Знаю, знаю, отец! Не впервой, не молодожены.
— Да не забудь туесок кваску поставить. Пук крапивы сготовь, кровушка застоялась, полировка требуется.
Фрол Гордеевич отставил блюдце, искоса поглядел на Андрея и будто невзначай спросил:
— Вопросец есть, Андрей. Пачпорт покажи.
Закинул руки за спину и, зорко поглядывая на Андрея, следил, как тот рылся в боковом кармане, как вытаскивал зелененькую книжечку.
— Не так, Андрей. Смелее и проще, волчья сыть, надо действовать, независимее. По виду наметанный глаз сразу определит, что с гражданским документом ты не свычен: привык козырять — есть, так точно, будет сполнено.
Мастер достал очки в железной оправе и, раскрыв паспорт, читал долго, придирчиво вглядываясь в каждую букву.
— Плохой выработки пачпорт. Вот с такой-то оказией и проваливаются наши… Я в таких делах бит-перебит. Хоть и не партейный, а с пятого года по сей день с большевиками иду: дело общее, рабочее, иначе нельзя. Шесть годков из-за решетки глядел…
Андрей повертел в руках паспорт: печати и подписи — все как полагается.
— Все в порядке, думаешь? В спешке недоглядели, а ты не знаком с гражданским документом. Маху дали. Как же так? Такие ошибки опасны.
Фрол Гордеевич послюнявил пальцы, открыл хрустящие корочки паспорта.
— Вот слушай и мотай на ус. Пачпорт новый, бессрочный, выдан в пятнадцатом году. Что же он, у тебя или у кого другого за восемь лет в руках не бывал? Думаешь, так сойдет? Нет, там дураков не ищи.
— Н-да!
— Дальше. Выдан в Чите. А бывал ты там?
— Не приходилось.
— Во! Капкан — хлоп, волчья сыть, попробуй вырваться.
— Н-да!
— Вот гляди-ко сюда! Родился такого-то апреля, фамилия: Шестов. Так?
Андрей перечитал страничку и недоумевающе глянул на старика.
— Эх ты, волчья сыть, конспиратор! — Фрол Гордеевич в сердцах топнул ногой. — Военком, а загадку отгадать не можешь. Апрель по старому через «ять» пишется, а здесь что? Шестов — где твердый знак? Собаки с кашей, язви тя, съели? Чтобы тому, кто сработал этакую дрянь, околеть, не сходя с места.
— Бывают же у писарей описки…
— Нет, не бывают! — обрезал Фрол Гордеевич. — Знаешь, кто при царе на выписке сидел? Не просто писарь, а мастер, ему и вера и почет. Себя умнее их не ставь.
Фрол Гордеевич потянулся к чайнику. Нацедил чашку густого плиточного чая, пододвинул деревянную миску с малиной. И снова захрустели страницы зелененькой книжки в проворных пальцах мастера. Андрей настороженно ловил каждое его движение, как ученик на экзамене.
— Так, так! Значит, вы, господин Шестов, родились и проживали в Екатеринбурге?
Не успел Андрей сообразить, а старик уже присел рядом, захватил его руки в свои и дружелюбно воскликнул: