Федот услышал топот и ржание. Наметом прискакал на поле сражения.
— Шайтагал!.. Шайтагал!..
Жеребец, услышав знакомый голос табунщика, умчался к кобылицам.
Друзья стреножили коней, растянулись у дымокура в тени дубов. Но задушевный разговор не состоялся. Донеслось звонкое постукивание подков о каменистую дорогу. По перелескам разлился заливистый звон бубенцов, Федот вгляделся.
— Хозяин едет.
— Бог не выдаст, медведь не задерет, — отозвался Тихон. — Потрухиваешь?
— Старики околеют, ежели я без работы останусь. У него власть — станичный атаман, скажет слово — и в свинопасы не возьмут.
На развилке дороги мелькнул серый в яблоках рысак.
Федот торопливо расстреножил коня, стал подтягивать подпруги. Хозяин соскочил с двуколки, привязал рысака к березе. Закинув за спину руки, медленно, вразвалку пошел к батраку. Тучный, с тройным подбородком, со складками жира на затылке, усеянном редкими жесткими волосами. Короткие, с толстыми икрами ноги, обутые в лакированные сапоги, твердо ступали по траве. В маленьких бегающих глазах светилось высокомерие.
— Разляживаешь, лодырь?
— Я, Селиверст Просолович, только что…
— Кто Шайтагалу холку порвал?
Федот наклонил голову.
— Не ори, разобраться надо.
Короткопалая хозяйская рука, заросшая рыжим волосом, вскинулась. В воздухе мелькнула известная всей станице жуковская плеть-треххвостка, сплетенная из воловьих жил. Один удар такой плети просекал конскую шкуру. Федот отпрянул, из-за голенища ичига выдернул нож.
— Не вводи в грех, хозяин…
Жуков снова размахнулся. В тот же миг Тихон вырвал из его пальцев треххвостку, сунул ее в дымокур.
— Вы уж простите меня, Селиверст Просолович, но однополчанина не могу не выручить. Три года на фронте с Федотом вошь кормили.
Спокойный тон Ожогина подействовал. Жуков растерянно уставился на него.
— Чистых кровей Шайтагал, с Дона привезли. Загубил, мерзавец!
На скуластом лице вздувались бугристые желваки. Говорил жиденьким тенорком, переводя сердитый взгляд с Федота на Тихона.
— Федот не виноват. В ответе я, Селиверст Просолович.
Жуков, теребя пегую бороденку, выслушал Ожогина. Потом провел рукой по лысине, притворно-любезно заговорил:
— Ничего-с поделать не могу. Придется Шайтагала к ветеринару свести за ваш счет-с, а уж ежели что, сами-с понимаете, жеребчик денег, и не малых, стоит.
— Не нищий, уплачу, — отрезал Тихон.
— Вот и договорились.
Жуков достал портсигар, стал разминать пальцами папиросу. За его внешне спокойным видом Тихон чувствовал какой-то подвох.
— Что же ты, Тихон Сафронович, приехал и глаз не кажешь? Мог бы старика уважить, лестно и мне принять георгиевского кавалера в своем доме.
И стал расспрашивать, как Тихон доехал, как без царя Россия живет, видел ли он Ленина, что это за большевики, как дальше с войной думают.
Тихон отвечал скупо. Тогда Жуков счел нужным показать свою осведомленность в обстановке:
— Временное правительство одумалось. Решено-с войну до победного конца довести.
— Меня это не касается, — сухо проговорил Тихон.
— Всех, милый, касается. Мобилизация объявлена.
Тихон вздрогнул. Жуков внимательно за ним наблюдал.
— Вот оно что, милый. И тебе следует к старшему писарю зайти. Унтеров в первую очередь велено…
— Я подчистую…
— Коли подчистую, хорошо, но порядок надо соблюдать. Бумаженция одна получена, так, немудрящая бумаженция, нас с тобой она пока не касается. В армии введены военно-полевые суды; для беглых и бунтарей — смертная казнь, ну и другие положения. Вот она как, революция-то, повернулась. Порядочек-с, порядочек-с устанавливается. Военный министр Керенский в наступление армию бросает, Корнилов на Питер двигается.
Тихон не мог больше сдерживаться, его гнев прорвался:
— Не бывать войне! За новое кровопролитие в крутой рог скрутим и под задницу коленом. Не нужна народу мясорубка. Продали Россию, а теперь изворачиваются. И Корнилову обломаем копыта.
Жуков рассмеялся.
— Заело, милый! Умному ясное, а дураку красное? Вот не думал, георгиевский кавалер — красноштанник. Ну и ну, с виду овечка, а нутро волчье. Тэк-с! Тэк-с!.. Прощай, унтер. Советую все-таки с документами явиться, не то плохо будет. Не дезертир ли, случаем?
— Ты мне, атаман, не грози, не из пугливых!
— Сроку тебе две недели, апосля пеняй на себя. В бега ударишься, словим — и в военно-полевой по этапу.
Жуков уехал.
Опершись на ствол ясеня, Тихон курил и наблюдал, как тает в воздухе махорочный дымок. Накатилась тоска, нахлынули воспоминания.