— Эх, доля казачья, жизнь собачья, — скрипнул Кожов зубами.
В саду Невельского он присел на скамейку и, поигрывая ножнами шашки, вспомнил те горестные минуты, когда его, пятнадцатилетнего парня, кинуло в водоворот войны.
…Жаркий и душный июльский вечер четырнадцатого года. Плачущая мать. Отец подседлал коня… Он, мальчишка, гордился отцом, его двумя крестами, полученными в боях на Ляодунском полуострове… Растил из него отец отчаянного казака. Никто из подростков во всей округе лучше его не скакал на коне, не рубил лозу, не дрался на кулачки… Отец уехал, а в дождливый сентябрьский день пришла бумага: Павел Кожов пал смертью храбрых на поле брани. В этот день Борис и бежал из родного дома на фронт…
Вычерчивая замысловатые узоры ножнами шашки, Борис Кожов размышлял.
Невдалеке от него на лавочку присела бедно одетая девушка. Кожов равнодушно отвел от нее глаза, стал смотреть вниз.
Но потом громкие голоса заставили его снова поднять голову. К девушке подошли два американских солдата. Они сели рядом с ней, стали что-то объяснять знаками.
Девушка поднялась, чтобы уйти. Широкоплечий, с квадратным лицом солдат схватил ее за руку, заставил снова сесть. Солдаты, о чем-то посовещавшись, взяли девушку под руки и потащили за собой.
Девушка закричала.
Андрей Коваль, пришедший в сад Невельского, увидел: к лавочке, около которой стояла Наташа и топтались американские солдаты, поспешно подходил молодой казачий офицер с четырьмя георгиевскими крестами. Неровные, взъерошенные брови, прямая между ними складка говорили о твердости характера. Казак был сухощав, широк в плечах, с тонкой талией, плотно перехваченной узким, с серебряной насечкой ремешком.
Андрей вгляделся в казака. Во всем его облике было что-то знакомое. И он догадался, что перед ним отважный разведчик Борис Кожов, тот самый, портрет которого был отпечатан на папиросных коробках.
— Эй, янки, постой! — Кожов преградил дорогу солдатам. — Разве тебе дана сила для того, чтобы девок обижать?
Солдат остановился, пренебрежительно оглядел стоявшего перед ним казака.
— Я кому сказал, стой! Девушка — моя невеста!
Ни слова не говоря, солдат потащил за собой Наташу.
Кожов изо всей силы вытянул его нагайкой.
Солдат вскрикнул. Наташа выскользнула из его рук, встала рядом с казаком.
— Беги, сестренка, до матери! — повелительно крикнул казак.
— Они убьют тебя!
— Не убьют! Беги!
Наташа встретилась глазами с требовательным взглядом Андрея и быстро пошла по саду.
— Я делай нокаут, — заявил солдат, сжимая кулаки.
— Что? — не понял Кожов.
— Бокс!..
Солдат с яростью поднял сжатые кулаки на уровень глаз.
Кожов отклонился от удара. Мгновенным, но сильным выпадом ударил солдата, тот сразу же рухнул на землю.
Кожов, не оглядываясь, неторопливо пошел своей дорогой.
ГЛАВА 5
Потрепанные под Никольском-Уссурийском и подкрепленные свежими силами, японские части при поддержке артиллерии вклинились в расположение так называемого редута Грозного, пытаясь замкнуть крылья тридцативерстной подковы, окружавшей подступы к Спасску. Красногвардейцы, напрягая все силы, сдерживали хлынувшие в прорыв превосходящие силы противника.
Бронепоезд командующего фронтом задержался на блок-посте. Проверили тормоза, и бронепоезд стал медленно спускаться под уклон.
Шадрин задумчиво смотрел в окно. Солнце зашло. Сквозь грохот поезда неотчетливо доносился гул сражения: стрекотали пулеметы, иногда гремели артиллерийские раскаты.
Опершись руками на стол, заваленный донесениями, стоял встревоженный прорывом фронта Дубровин.
Шадрин прикрыл бронированный ставень, подошел к карте.
— Никак не рассчитывал, что они нас в затылок ужалят, — глухо кинул он.
— Читал сообщение подпольного штаба из Владивостока? — отозвался Дубровин.
— Не успел. Только взял в руки, а тут ты с этой Карпатской. Деревушка в пятнадцать домов все карты спутала.
— Не волнуйся, Родион. Мы их ночью с разъезда из бронепоезда огнем накроем.
— И зол же я, сам фейерверкером[21] к шестидюймовому встану…
— Когда полководца душит злоба, быть победе, — пошутил Дубровин.
Паровоз дал контрпар. Лязгнули буфера, бронепоезд остановился.
— Мост взорван.
Бронепоезд отошел под укрытие скал. Шадрин и Дубровин сошли на землю.
Их ждали моряки боцмана Коренного.
— Моряки, товарищ командующий, готовы к авралу, — доложил боцман.
Разрушенный мост казался неприступным. Кучка моряков лежала над обрывом. Заметив подползавших командиров, они скатились вниз.