Неожиданно со стороны заросшего густым подлеском кедрача почти в упор наступающим японцам ударила пушка…
Из леса с гортанными криками выбежали какие-то люди. В их руках сверкали вилы-тройчатки, блестели литовки, насаженные на косовища, как штыки. На этом оружии трепетали красные ленточки.
Отстреливаясь, японцы отступили. И вновь из кедрача по ним открыла беглый огонь пушка.
…Ночью командир наступающего отряда Хан Чен-гер разыскал Дубровина, доложил ему о прибытии на фронт китайского красногвардейского отряда, сформированного из бывших батраков станицы Стрепетовской. Шадрин послал их на помощь морякам.
Дубровин обнял Хан Чен-гера. Это был жизнерадостный, молодой еще человек, очень сдержанный, немногословный.
Китайцы из вновь прибывшего отряда смешались с моряками, оживленно переговаривались на языке, составленном из русских и китайских слов, из жестов и всем понятных восклицаний.
Хан Чен-гер сорвал с подбородка мочальную крашеную бороду.
— Русски люди, не сердися… — сказал он, с трудом подбирая русские слова.
— Хан Чен-гер, говори по-китайски. У нас есть переводчик, — прервал его Дубровин.
— Не сердися! — повторил Хан Чен-гер. — Знаешь, что такое хунхуцзы? Не знаешь? «Хун» — значит «красный», а «ху-цзы» — значит «усы», «борода».
— Краснобородые! — удивился Коренной.
— Твоя красная, а наша еще красней, — весело подхватил старик китаец.
— Во мынь-ши-чак-дан![23] — дружно закричали китайские красногвардейцы.
Хан Чен-гер вскинул сжатый кулак над головой.
— Цюань!.. Цюань!..[24]
К Хан Чен-геру подошел молодой китаец. Он поставил к его ноге стяг, увенчанный искусно вырезанным из дерева кулаком.
— Мы сыновья ихэтуань!..[25] Наша дружба кровью спаяна… Кулак — борьба за справедливость. Мы пойдем с вами, русские братья, — горячо говорил Хан Чен-гер. — Мы из Гиринской провинции. Знаете Сунгари? Младшая дочь богатыря Амура. Она нас кормила, поила. Пришел генерал Аюкави из Японии, сжег наши фанзы. Мы надели красные бороды и усы, украсили оружие лентами из кумача и стали хунхуцзы.
Моряки сорвали бескозырки, вскинул вверх руки.
— Ура-а!.. Ура-а!..
— Во мынь-ши-чак-дан! — вторили китайцы.
ГЛАВА 6
На станции Муравьев-Амурский остановился эшелон из Хабаровска с полком рабочих добровольцев. Сопровождал эшелон член Военного совета фронта секретарь Дальбюро Костров. Он вышел на перрон. Пассажиры, красногвардейцы, крестьяне, приехавшие на базар, узнали его, окружили, стали расспрашивать о последних событиях. Костров поднялся на ступеньки вагона, стал рассказывать о положении на Уссурийском фронте.
— Помните, товарищи, что без советской власти жизни крестьянам не будет. Поделит американец с японцем землю и леса, заберет все, что есть на земле и под землей, тогда и наши правнуки не дождутся хорошей жизни. Россия в опасности, дело ее защиты — дело всего народа. Все без различия звания и состояний, все, в ком бьется русское сердце, должны сплотиться. Мы не можем уступить и не уступим ни одного вершка нашей земли…
Костров обежал взглядом толпу, рассек воздух рукой.
— Мы вернем России ее земли на Тихом океане — пусть об этом знают интервенты. Весь русский народ примет в этой битве участие. Вся Россия отзовется на призыв Центрального Комитета партии, на призыв Ленина о защите отечества…
Среди слушателей около вагона стоял старичок в монашеской скуфейке. Вытянув морщинистую шею, приставив ладонь к уху, он внимательно слушал. Потом снял с головы скуфейку. Единственный клок волос, торчащий на лысой, блестящей голове, трепал ветер.
Костров кончил. Его обступили люди, некоторые из них спрашивали, как попасть на фронт, к кому обратиться, где получить оружие.
— Оружия, товарищи, не хватает… Надо самим добывать… — Костров не договорил.
Рядом раздался возглас:
— Не будет счастья тому, кто не пойдет против супостата!
Костров с некоторым удивлением посмотрел на старичка. Тот пробрался вплотную к вагону, поклонился.
— Благодарствую за хорошее слово. Легче стало на душе: еще есть люди, кому дорога Русь… Звать меня Михей. Послужить Руси-матушке хочу: зарок дал. Горе меня, сударь, убьет, если с собой не возьмете.
— Что же ты, Михей, на войне делать будешь?
— А ты не смейся, — огрызнулся Михей, — подавай вагоны и грузи людей, ежели здесь самый главный.
— Ну что ж, тех, кто с оружием, возьмем, — обращаясь больше к толпе, чем к старичку, отозвался Костров.