На шум от костра примчалось несколько всадников. С седла спрыгнул Федот.
— О-о, дядя Сафрон! — радостно воскликнул он. — Волков хлещешь?
— Федот? Давненько не виделись. Ну как?
Ожогин обнял Федота Ковригина, поцеловал.
— Приказ исполнен. Вяземские, соколинские и казанские волости привел, — рассказывал Федот, ведя коня в поводу. — Меня, как фронтовика, избрали мужики воеводой. Идем под твою команду. Кони притомились, мы и днюем в Медвежьем логу.
— Дельно! Знакомься: военком фронта.
Федот шагнул к Дубровину, отдал честь.
— Пойдем, Федот, поглядим твое хозяйство.
Сафрон Абакумович переходил от телеги к телеге, осматривал коней, седловку, боевое снаряжение и все больше хмурился. Тревожа тишину лесов, звенели песни. Шумные ватаги парней и девок сновали по перелескам, у костров суетились женщины. Доносился детский смех.
— Что же женщин с детьми сюда привел? — сердито спросил Ожогин.
— Разве удержишь? Снялись, проводить хотели… «Пока, — говорят, — хлеба не подошли, поможем мужикам».
— А хозяйство на стариков кинули? Эх ты, воевода! Тебе ли, Федот, объяснять: кто кормить вас будет?
Ковригин виновато опустил голову.
— Не на гулянку идем, — еще строже продолжал Ожогин. — Ратное дело надо вести рачительно, с мозгой, недоглядишь, уступишь по слабому характеру — и силу растеряешь. Во всяком хозяйстве без малого не обойтись. Нож не доточил — скользнет по ребру, медведь шкуру спустит; ружье не вычистил — ржа ест, пуля скорость теряет; сенокос упустил — травы перестояли, скот такое сено без охоты ест; крышу у амбара недоглядел — осенью промочило, хлеб погорел.
— Трудновато на полном маху табун вспять повернуть, — оправдывался Федот.
— А надо…
Перед Ожогиным и Дубровиным поставили чугунок со щами. На холсту положили каравай ржаного хлеба, нож и деревянные ложки.
Тем временем Ковригин собрал сотенных. Они стоя выслушали командира, разобрали коней, разъехались по своим подразделениям. Вмиг все всколыхнулось. К командирскому шалашу потянулись женщины и девки. Ковригин поднялся на телегу.
— А ну, потише!
Смех, говорок, перебранка стихли.
— Вот что, женки, ну и невесты которые, мешаете вы нам, тут дело не бабье. Расходись по домам!
Ковригин передвинул дымящуюся трубку в уголок большого рта, выпустил дымок.
— Грешно будет, ежели овощи погибнут, пары поднимать надо, а там и хлеб подойдет.
Рядом с Ковригиным встала пожилая женщина.
— Правильно, Федот, толкует, ничего не скажешь. Айда на шесток… Воевать, бабы, так воевать. Пиши меня, Федот, в обоз. Будем вместе на злодеев наступать: вы с винтом, а мы с серпом. По полному гашнику японам с янком угольков горяченьких подсыпем.
Поздним вечером, закончив объезд частей народного ополчения, Дубровин и Ожогин заехали в лазарет. Главный лекарь, как с легкой руки Кострова называли в армии деда Михея, отсутствовал.
К ним вышла Галя.
— Угощайтесь, — сказала она, протягивая несколько яиц. — Печеные, вкусные.
Вслед за тем она сбегала в избу, принесла туес варенца и не отходила от командиров до тех пор, пока они не съели всего угощения.
— Спасибо, красавица! — поблагодарил Дубровин, с любопытством рассматривая молодую женщину.
ГЛАВА 9
Георгиевский кавалер, подхорунжий Борис Кожов обратился к начальству с просьбой направить его в действующую часть. Просьбу Кожова начальство удовлетворило. Георгиевского кавалера, приняв во внимание его бесспорную храбрость и боевой опыт, назначили командиром сотни. В штабе войскового атамана он получил предписание следовать со своей сотней в распоряжение сотника Лихачева, командира Маньчжурского казачьего полка.
В пути казаки помитинговали и решили стать под красное знамя — убедительны были доводы подхорунжего с четырьмя георгиевскими крестами.
Кони осторожно ступали по узкой тропе, петлявшей по тайге, привычно обходили таежный бурелом. Под копытами мягко чавкали пропитанные водой плюшевидные мхи.
Гасли звезды. Брезжило утро.
— Хорош будет денек, — проговорил Кожов, откидываясь в седле и оглядываясь на растянувшуюся сотню.
Ему никто не ответил. Люди и кони истомились, а дороге еще и конца не видать.
В полдень сотня остановилась на привал.
Кожов сошел с коня, растер затекшие от долгой езды колени, осмотрел лошадей, перекинулся шуткой с казаками. Закурив, подозвал к себе казака Колченогова.
К нему подъехал казак с раскосыми черными глазами, молодцеватый и статный. Лицо его было хмурым. Сидел он небрежно, всем своим видом подчеркивая независимость.