— Охолонь, Арсений, — осадил его Мизинов. — Эти люди все делают четко. Они уже далеко. Да и рисковать мы не можем, понимаешь? Марковна, что случилось? — Мизинов тронул женщину за плечо. Под его рукой тело затряслось, как в лихорадке.
— Александр Петрович, батюшка! — Марковна подняла на него заплаканные невидящие глаза. — Что же это?.. Егор-то мой, а?.. Забили, в усмерть забили!.. — и снова заголосила, склоняясь над телом.
Мизинов опустился на колени рядом с Егором, перевернул его на спину. Глаза старика были полузакрыты, сквозь приоткрытые веки гляделся едва заметный зрачок. Мизинов приоткрыл веко, потрогал шею под скулой. Есть надежда!
— Марковна, он жив, жив! Маджуга, скорее! Подхватили осторожно! Несем ко мне в светелку!
Хорунжий приподнял Егора за ноги, Мизинов ухватился за подмышки, и они понесли обмякшее и тяжелое тело в дом. Марковна, причитая и утирая слезы фартуком, семенила следом. Этих супругов год назад порекомендовал Мизинову тот же Куземов, и с тех пор старики жили в его доме, целиком ведя несложное хозяйство холостяка. Егор и Марковна были сибиряками, как, наверное, каждый второй в этом далеком, но совершенно русском городе на краю земли…
Егора уложили на хозяйскую кровать лицом вниз. Мизинов с Маджугой вышли на кухню, помыли руки и вернулись к кровати.
— Снимаем рубаху, — Мизинов велел Маджуге приподнять Егора за шею и поддерживать, а сам начал осторожно срезать ткань рубахи. Спина была исполосована вдоль и поперек. Но на счастье, глубоких ран оказалось всего две. Лоскуты рубахи присохли к этим ранам и не отставали.
— Не отрывать лоскутки! — командовал Мизинов. Обращение с ранеными было привычным делом многих офицеров окопной войны. Мизинов и сам перевязал на фронте стольких раненых, что этого контингента достало бы на целый полковой госпиталь.
— Марковна, тащи сюда бинты и кипяток… Да не голоси ты, он будет цел… Потом все расскажешь!
Старуха выбежала и вскоре возвратилась с большим баулом и ковшом кипяченой воды, поставила все рядом с Мизиновым. Генерал развел в небольшой плошке раствор марганцовки и принялся аккуратно протирать спину Егора. На глубокие раны наложил смоченные марганцовкой бинты и велел туго перетянуть старика бинтом.
— Арсений, это по твоей части. Покрепче, но не резко… Вот так…
Когда с перевязкой было покончено, Мизинов велел подложить под лицо Егора несколько подушек и оставить его лежать на животе.
— Пусть отдыхает, Марковна. Сиди рядом и следи. Не тревожь его. Повязки сменим к вечеру. Не поить его и не кормить. Да, впрочем, он и не попросит пока…
— Александр Петрович, батюшка, а он выдюжит? — поскуливала Марковна.
— Я и не таких с того света возвращал в окопах, — успокоил ее Мизинов. — Обязательно выдюжит. Дня через два сделаю тебе состав крапивный на спирту, здорово помогает. Станешь прикладывать. Мне солдатики пензенские на фронте показали… Ну, — Мизинов присел на край кровати, — теперь рассказывай. Сколько их было? Когда нагрянули?
— Едва вы с Арсением уехали в город, они тут как тут, — задыхаясь, начала старуха. — Четверо было, казаки. Верхоконные все. Один офицер…
— Марковна, — перебил Мизинов. — Этот офицер — в каком он чине, ты ведь отличаешь…
— Полковник, батюшка, полковник, — старуха немного успокоилась, по крайней мере, перестала плакать и причитать и могла связно говорить.
— Нет ли у него в глазах…ну, такого блеска… немного дьявольского, что ли? И голос такой надтреснутый, с хрипотцой?
— Он, батюшка, как есть он, окаянный! — старуха снова принялась всхлипывать. — Егор ничего не говорил. Они сорвали с него зипун, порты, кинули старика на землю да как примутся нагайками стегать! Егор подняться рвется, так они сапогом его прижимают и лупцуют, лупцуют…
— Марковна, старика твоего я подниму, — успокоил Мизинов. — Не волнуйся, страшное уже позади. Нам все нужно знать, и побыстрее. Пожалуйста, соберись и рассказывай.
— Да-да, Александр Петрович, — закивала Марковна.
— Он про меня что-нибудь спрашивал?
— Только про вас и спрашивал, батюшка. Про вас да еще про золото какое-то.
— Как меня называл?
— Не помню, батюшка родимый, благодетель ты мой… — глаза старухи вновь повлажнели. — Как напустились на Егора, как давай его тискать да мутузить… Я в крик, говорю, не знаем мы ничего, и хозяин, мол, наш — честный купец… А он, старший-то их, ухмыляется: знаю, мол, этого купца, еще с германской ох как знаю!
— Суглобов! — вырвалось у Мизинова.
— Кто это такой, Лександра Петрович? — насторожился Маджуга.