— Глину закачивали? — Чертюк поднялся и, морщась и покрякивая, стянул с себя пальто, свернул его вдвое, положил на кровать.
— Закачивали. — Сазаков нащупал глазами в ноздреватых досках пола неровно обрубленную огромную шляпку гвоздя, окаймленную блеклым ржавым пятном, похожим на силуэт женской головы, и теперь не сводил с него глаз, будто в пятне этом, в шляпке гвоздя заключалась суть ответа. — Я виноват в том, что скважину перелило. Только я…
— Виноваты, не виноваты — не разговор. Думаю, что не виноваты, — непривычным для себя жестким тоном (ох, как он не любил этот тон и как редко к нему прибегал) проговорил Чертюк. — Конкретно, в чем?
— Велел закачивать в скважину облегченный раствор.
— Так. Для ускорения?
— Но никто же не ожидал нефти. Скважина бурилась как пустая. Как непродуктивная. Не ожидали мы нефть, — повторил Сазаков горьким, будто от табака охрипшим, голосом, — нет…
— «Не ожидали», — передразнил Чертюк. — А в результате — целое месторождение. С какой глубины пошла нефть?
— С малой… С девятисот девяноста метров.
— Совпадение какое — облегченная глина и нефть на архималой глубине. Один случай из миллиона. М-да! Идите-ка вы отдыхать. До шести утра. В шесть — аврал. Начнем расчищать площадку…
Наклонившись, он выглянул в окно, всмотрелся в огромный беснующийся язык, в раскаленные, густо переплетенные полосы железа, поваленные на землю, в мрачную глыбу сгоревшей трансмиссия, увидел косматую, плывущую с запада шеренгу облаков, будто спешащую к огню погреться…
Сазаков почти беззвучно встал с табуретки и вышел. Чертюк оперся руками о вымытый до белесости стол, подумал, сколько богатства псу под хвост уходит. Ежесуточно.
— Ежесуточно, — подтвердил он вслух, глядя, как на язык пламени уже надвинулся край облаков, и огонь легко пробил его, и красный вымпел пламени заметался вверху, слабо просвечивая сквозь плотное ватное сито.
Много пожаров видел Чертюк в своей жизни — не пересчитать. Он поморщился от проколовшей плечо боли — в который уже раз за сегодняшний день. Боль тоже напомнила об огне, о том, как прорывались они в горячем бою из окутанного дымными космами Днепропетровска к усыпанному осколками речному берегу и первыми переправились на ту сторону, еще занятую врагом. И был рукопашный бой в окопах, жестокий и страшный. Бились кто чем — штыками, саперными лопатками, прикладами винтовок и автоматов. У лейтенанта Чертюка кончились в пистолете патроны, и запасные обоймы были все расстреляны, и он дрался рукояткой, добавляя кулаком, благо силы было хоть отбавляй. А сзади шел ординарец Федя Свищев, прикрывая его, орудовал автоматом, как палицей. И не было в этом странном бою выстрелов — раздавалось лишь сопение, тупые, приглушенные удары, мат да редкие вопли раненых. А потом из боковой ниши выскочил шальной гитлеровец в мокрой и вонючей от пота майке и всадил Чертюку штык в плечо, выдернул и замахнулся во второй раз, и была бы крышка командиру роты, не подскочи Свищев, ударивший гитлеровца расщепленным прикладом автомата. Тот лишь ойкнул сдавленно, заваливаясь на спину… Чертюка переправили через Днепр в медсанбат, а оттуда в госпиталь, и он потерял следы своей роты.
В эту ночь он почти не уснул — до утра пролежал на койке вверх лицом, оглаживая раненое плечо, и забылся уже перед самым рассветом. Но, когда забылся, раздался грохот, будто ахнул залп, от которого Чертюк мгновенно вскочил на ноги, шало закрутил головой. В стене избы, пропоров бревна, как снарядом, застрял синевато-серый камень, окутанный дымом. Еще секунду назад он находился в глубине, фонтан выплюнул его и с силой, как снаряд, всадил в избу, находившуюся к нему ближе других.
Вспыхнул сухой мох в пазах бревен. Чертюк схватил с печки чайник, плеснул через край. В лицо со злым постреливанием ударил пар, ожег щеки. Чертюк, откидываясь назад, плеснул еще.
Потом, уже успокоившись, он подумал, что, доверни камень тридцатью сантиметрами правее, угодил бы в него как пить дать. Мог бы и ноги оторвать, и оторвал бы, в стене избы застряла лишь половина камня, вторая, в ворохе стеклянных брызг, лежала у противоположной стенки. Окно от удара — вдребезги, хрустальное крошево блестело не только на полу, но и на столе и на одеяле.
Чертюк заткнул окно подушкой. «Придется запретить хождение любопытных по «фронтовой» стороне поселка — опасно», — устало заключил он.