— Все, не могу! — закричал он.
Софрон облил его холодной водой, и это принесло минутное облегчение. Но все равно, Ахмад вскочил на ноги и выбежал в предбанник. Сел на скамью и тяжело дышал, пот обильно стекал с него.
— Одно слово — азиат, — засмеялся Софрон. — Но ничего, поживешь в тайге, сибиряком станешь.
Сам Софрон парился долго, кряхтел, рычал по-звериному. Вышел и снова потащил Ахмада в баню. Но веником больше не бил, только обмылись горячей водой. В предбаннике отпивались холодным квасом, потом оделись во все чистое и снова пошли в избу.
Поужинали, чай староверы не пили, называли его сатанинской травой, как и кофе, и табак. Спиртные напитки тоже не употребляли, и это порадовало Ахмада. Он тоже алкоголь не жаловал. Зато вдоволь было всяких квасов, ягодных отваров и компотов.
— А теперь спи, — предложи Софрон. — Ручаюсь, до утра, как в яму провалишься.
И точно, давно уже Ахмад не спал так крепко, без сновидений и тревоги. Утром пробудился и даже ахнул от удивления. Тело было легким, каждая косточка казалась промытой; было такое ощущение свежести и здоровья, словно ему исполнилось не сорок пять лет, а лет на двадцать меньше.
Утром перекусили мясным пирогом, запили клюквенным морсом, а потом Софрон повел Ахмада к главе староверов.
Шли через все селение. Таежники поглядывали на редкостного гостя, но никаких замечаний в его адрес не отпускали.
Изба, в которой жил старец Ананий, была одновременно и молельным домом, потому находилась в центре селения и была вместительнее остальных построек.
День выдался солнечным и светлым, хотя до этого погода хмурилась, и несколько раз лили холодные дожди.
Одна из стен в молельном доме была целиком завешана иконами разной величины, потемневшими от времени. Перед ними горели лампады, и вместительная комната наполнялась розоватым сиянием.
Старец Ананий сидел за большим столом, сколоченном из толстых досок. Он оказался, действительно, старцем, худым, с запавшими щеками и узкой, длинной, седой бородой. Одет был в черный балахон, на голову надвинут остроконечный колпак, но все равно было видно, что Ананий совершенно лысый. Его голова походила на череп, жили только глаза, ясные и внимательные.
Ахмад Расулов перешагнул через высокий порог и остановился. Снял шапку, поклонился, как научил его Софрон.
— Здравствуйте.
— И ты будь здоров, мил человек, — отозвался Ананий. — Проходи, садись.
И указал рукой на лавку, с правой стороны от себя.
Ахмад сел, чувствовал он себя стесненно. Обстановка была непривычной, и он не знал, как вести себя и что говорить. В таких случаях молчание лучше всего, и Ахмад молчал, ожидая расспросов.
Комната заполнилась мужиками. Они сидели на лавках вдоль стен и тоже помалкивали. Среди них Ахмад увидел уже знакомых ему Софрона, Макара и Даниила.
Мужики, сопровождавшие его, видно, уже рассказали старцу о встрече с Ахмадом в зимнике, и что он там сделал, потому Ананий не задавал лишних вопросов, а перешел прямо к делу.
— Руки у тебя золотые, стало быть, и душа такая. Хорошее ты дело сотворил на зимнике, а у нас такой обычай: отвечать добром на добро. Потому не тревожься, будь самим собой и не лги. Ты сейчас не только перед нами, но и перед Господом.
Старец указал рукой на иконы.
— Ложь не в моем обычае, — глухо отозвался Ахмад.
Ананий удовлетворенно склонил голову.
— Похвально, коли так. Тогда скажи, как ты оказался в наших краях? Сюда чужая птица редко залетает, а уж чужой человек — вообще дело невиданное. На сотни верст в любую сторону ни живой души.
И Ахмад без утайки рассказал о себе все с самого начала. И как оказался в Москве, как был принят за грабителя Сбербанка, и что потом последовало за этим.
Старец не сводил с него глаз, и временами Ахмаду казалось, что его взгляд пронизывает насквозь.
— Стало быть, бежал от сатанинской власти, — подвел итог Ананий. — Не в осуждение говорю, сами когда-то также поступили. Через то и стали таежниками.
— Бежал, — согласился Ахмад.
— И какой ты веры? — неожиданно спросил Ананий.
Ахмад задумался.
Действительно, какой? Таджики были мусульманами, но при Советской власти религию отделили от государства, да так, что мечети позакрывали, а наиболее стойких священнослужителей — кого расстреляли, а кого определили в заключение на долгие сроки. И стали таджики, как писал великий поэт Омар Хайям, «полубезбожники и полумусульмане».
— Даже не знаю, что сказать, — признался Ахмад. — Дед и отец исповедовали ислам, а я и за ними не последовал, и безбожие мне не по душе.