Дальше все было как обычно, отсидел, вернулся к мирной жизни, устроился шофёром, хотя и пришлось побегать, потому что после зоны не особенно горели желанием взять меня на работу, но знакомство в нашей стране решает любые вопросы, и вскоре я уже развозил по магазинам хлеб, работая в третьем автокомбинате.
Как оказалось начальник автокомбината лучший друг моего отца. Вообще-то работа в этом месте считалась очень выгодной, что в общем то и правильно, все-таки продукты хоть и были в свободной продаже, но многое приходилось именно доставать, поэтому со стороны устроиться в эту контору, было практически не реально, тем более имея за плечами статью. Пусть просто за хулиганство, но все же. Но здесь сыграло роль именно знакомство. И потому на многое закрыли глаза, но тут же предупредили о том, что малейшее нарушение с моей стороны, и я окажусь за воротами, и никакая «волосатая рука» мне не поможет. Впрочем, я ничего нарушать не собирался, более того уже через год вышел в передовики производства. В чем это выражалось, сказать трудно, с другой стороны, не отказывался ни от какой работы, задерживался допоздна, чтобы сделать какой-то ремонт на своем грузовике, посещал все субботники, и старался выполнять план. Кстати, вспомнилось, как меня принимали на работу. Виктор Степаныч начальник комбината и лучший друг отца, задал всего один вопрос:
— Ты как хочешь, чтобы заработать, или чтобы не было особых проблем?
— Разумеется, заработать — ответил я.
— Тогда, вот тебе газон — он хлопнул рукой по капоту ГАЗ-51 фургону с надписью «Хлеб» — ремонтируй и владей. Чтоб через три дня вышел в рейс.
— А если «без проблем»?
— Тогда вон «КрАЗ-самосвал» Машина почти новая, всего-то три года, как выпустили, но на ней только песок, щебень, ну и так по мелочи. То есть сто двадцать рублей в месяц, плюс квартальная премия и на этом все.
Я все же выбрал хлебовозку, хотя хлебный фургон, даже на первый взгляд представлял собой удручающее зрелище. Как оказалось, мало того, что автомобиль нуждался в ремонте, так еще и оказался частично разукомплектован, а любая запчасть, хоть и получаемая у кладовщика, требовала денег. То есть помимо того, что я ее официально выписал через контору, чтобы получить ее на складе, требовалось заплатить кладовщику, в противном случае очередь на получение могла затянуться на долгие месяцы. В итоге, я не вылезал из-под грузовика пять дней вместо трех, порой задерживаясь до темноты, и прихватив два выходных дня, но зато уже с понедельника я вышел в рейс. Конечно, это не значило, что я отремонтировал его идеально, но он хотя бы ездил. Поэтому приходилось каждый день задерживаться после работы, чтобы то что-то подрегулировать, то что-то поправить. Зато уже через месяц я себя чувствовал если не королем, то очень близким к этому. Казалось бы, в чем выгода от перевозки хлеба? Скажем с того же молока при долгой поездке сбивалось масло, и те, кто работал на молоковозах имели за смену, какое-то количество сливочного масла, помимо того, что из цистерны, никогда не сливали все молоко, и как минимум литров двадцать а то и больше оставалось водителю.
«Спиртовозы» вообще считались самыми высокооплачиваемыми водителями. Только за счет нормы боя, они получали столько, что можно было забыть об официальной зарплате. А что может дать обычный хлеб, который поштучно отгружают, и точно так же поштучно могут вернуть обратно, если вдруг окажется брак, или возврат по истечению срока годности. Ан нет, те же крошки, что скапливались на дне фургона, легко находили своего покупателя, просроченный хлеб, частенько отдавали мне без каких-либо накладных только для того, чтобы я избавился от него самостоятельно. Как оказалось магазину выгоднее отдать его мне, чем отвечать на вопросы, зачем было заказано такое количество хлеба, если не было возможности его продать. В итоге, как минимум три, а чаще пять рублей в день у меня появлялось.
Правда из того же трояка полтинник, приходилось отдавать завгару, столько же мастеру, в противном случае, тебе могли дать такое место для стоянки, что наутро ты бы не досчитался пары свеч в двигателе, или чего-то еще. В конце месяца, нужно был занести благодарность начальнику автокомбината, кладовщику, начальнику охраны и еще паре руководителей. Да те же сторожа на воротах и то требовали своей доли. Правда она ограничивалась свежтим батоном, или парой лепешек, но тем не менее отдавать их приходилось.
И это не считая того, что почти каждый встреченный тобой мент, старался найти причину тебя оштрафовать, или просто поиметь с тебя малую денежку. И вроде бы всем понемногу, но в итоге складывалась неплохая сумма. Но, несмотря на все эти подношения, работа здесь была выгодной, и за нее держались всеми конечностями и вдобавок вцепившись зубами. Почему? Да все просто. Обычно по итогам месяца, после всех подношений, даже на перевозке хлеба, что считалось самым низким заработком, лично тебе оставалось от пятидесяти рублей и более. Учитывая, что средняя зарплата была в три раза большей, согласитесь, это было очень выгодно. Во-вторых, с того момента, как я сел за руль, я ни разу не покупал хлеб. Просто брал то, что мне было нужно, выбирая самый свежий и абсолютно бесплатно. А, в-третьих, я мог купить в магазине любой продуктовый дефицит, который в нем имелся. Причем не только в тех магазинах, в которые я привозил хлеб, но и в любом другом. Каким образом становилось известно о том, что я свой, до сих пор не могу понять, но стоило мне зайти в магазин, как со мной тут же здоровались и спрашивали нужно ли мне то или другое. Правда, при этом частенько предлагали зайти с другой стороны гастронома, потому что порой отдавать, что-то в торговом зале было не слишком удобно, но зато такая возможность имелась, а в те годы это было очень большим подспорьем. Потому, что с каждым годом прилавки все больше и больше пустели, что в итоге привело к тому, что на витринах, где раньше выстраивали горы из банок сгущенного молока и садин, в холодильниках лежало несколько сортов колбасы и сыра, ближе к моей пенсии скромненько стояли банки с морской капустой, и килькой в томатном соусе. Все остальное если и имелось, то чаще распределялось между своими, из под прилавка.
Года через три я женился. Моей суженой оказалась девушка по имени Аня, работающая на хлебозаводе пекарем. От этого брака у меня родилось две дочери, старшую назвали Татьяной, в честь моей бабушки, а младшую Светланой, уж очень она была светлая, солнечная, вся в маму. Дочери выросли, обзавелись собственными семьями и, успели подарить нам внуков, в общем, все сложилось как нельзя лучше. Хотелось бы добавить к сказанному еще кое-что. Моя супруга оказалась из этнических немцев, которых во время войны эвакуировали с Поволжья в Узбекистан. Немецкий язык, она знала в совершенстве, поэтому с рождения старшей дочери, мы решили, что знание второго языка для наших детей не станет лишним. Тем более, что в школах этого времени преподавали не только английский язык, но можно было попасть и в группу с французским или немецким языками. И при желании вполне можно было договориться о том, в какой группе будет обучаться твоя дочь. И в семье, старались говорить, на обоих языках. В итоге помимо дочерей, к немецкому приобщился и я, и пусть на бытовом уровне, но тем не менее свободно понимал все что говорили на нем и сам мог вставить что-нибудь умное.
Каким образом я попал сюда, мне совершенно не известно. А главное я вроде бы и помню свою прошлую жизнь, но сказать конкретно какой день этой жизни был моим последним, не могу. Может это и к лучшему, все же, как мне кажется сохранять в памяти то, как ты умер, не слишком приятное воспоминание. Зато здесь впечатлений море, с того самого момента, как осознал себя здесь, так и впечатляюсь, по самое не могу. Вдобавок ко всем впечатлениям, оказалось, что сейчас в стране хоть и советская власть, но самое ее начало — 1925 год. Что это значит для меня лично? Насколько я помню историю, это разгар НЭПа, бандитизм, коллективизация еще не началась, но на зажиточных уже поглядывают с подозрением, называя их кулаками и предвкушая скорую расправу. Уголовники считаются пока еще чем-то схожими с революционерами, и к ним относятся более лояльно, нежели к бывшим дворянам, но тем не менее расселяют по лагерям и тюрьмам с большим удовольствием. Любое противодействие, или хотя бы подозрение в том, что ты против советской власти, считается проявлением контрреволюции, и карается незамедлительно. В лучшем случае отправкой в дом заключения — Домзак, так сейчас называется тюрьма, в худшем, расстрелом без суда и следствия. Последнее случается гораздо чаще.