— Скажите, как давно Иван занимается хоккеем? — Уточнила мой вопрос Варя. — Правда, что он отработал на заводе много лет?
— Иван? — Посмотрел на меня Олег Палыч. — Скажу без ложной скромности, это я его открыл. Иван всегда был спортивным парнем, но не теми видами спорта увлекался, не хоккеем. И ещё были у него и другие увлечения.
— Вы хотели сказать, что Иван имел какое-то хобби? — С уважением посмотрела на меня журналистка.
— Да, — Самсонов покосился на меня и прокашлялся. — Ваня Тафгаев был у нас большим коллекционером, именно это ему помешало раньше раскрыться в хоккее.
— И что же я собирал? — Рыкнул я.
— Ты? — Олег Палыч немного внезапно взмок, сообразив, что ляпнул что-то не то. — Иван коллекционировал это, — физорг изобразил руками некую сферу, — этикетки разных производителей.
— Вы хотели сказать марки? — Уточнила моё увлечение прошлого Варя.
— И марки тоже, — выдохнул физорг. — У нас тут многие этим увлекаются, после работы. А что? Каждый советский человек имеет своё законное право на хобби в культурной обстановке конечно.
— Филателия в СССР — для всех раскрывает новые горизонты жизни, — вовремя влез я, пока Самсонова не понесло дальше, чем Остапа Ибрагимовича. — Спасибо Олег Палыч сказал от души! — Я пожал руку физоргу и повёл от греха Варвару дальше по коридору.
— Это наша столовая, тут я обедал, — я открыл перед девушкой дверь в царство парки, варки и поджарки и мысленно перекрестился, так как ни одного знакомого человека в помещении не оказалось.
Однако меня узнали все, причём очень быстро. Мужики в промасленных робах тут же кинулись с раздачи и из-за обеденных столов жать мне руку и требовать немедленной победы над ЦСКА. На мои слова, что сначала 9-го мы играем с «Локомотивом», а уже потом 12-го с ЦСКА, работяги внимания не обращали.
— Вот Варя смотрите, народ меня здесь помнит и уважает. — Шепнул я журналистке.
— Иван, а ты когда мне рубль отдашь? — Вылез передо мной какой-то мужичок. — Ты у меня ещё летом, когда штаны сжёг, в займы брал, помнишь?
— Держи отец, извини, закрутился с клюшкой и шайбой, — я тут же сунул в жилистую руку рабочего свой трудовой хоккейным потом заработанный рубль. — Выручил ты меня тогда знатно. На марку из Бурунди редкую немного не хватило. — Сказал я специально для Варвары и потащил её из столовой прочь.
В коридоре я провёл девушку мимо медпункта, нечего там было показывать, и прямиком направился в заводскую библиотеку.
— Вот здесь долгими вечерами я готовился к поступлению в МГУ на факультет международных отношений, — соврал я, водя руками в разные стороны.
— Ты хотел поступить в МГУ? — Удивилась Варя.
— Глупые мечты, напрасные надежды, — отмахнулся я. — Сейчас ещё покажу, где я каждую смену пахал за станком, и думаю, что все вопросы отпадут по поводу моей трудовой биографии?
— А что за штаны ты сжёг этим летом? — Спросила девушка, когда я её вёл уже по лестнице на первый этаж, туда, где гремели и урчали стальные станки.
— Что значит какие? — Возмутился я. — Ведь чучело Зимы сжигают же на праздник Масленицы? Вот и мы с коллегами решили этим летом после трудовой стахановской вахты, сжечь чучело проклятого империализма. Чтоб значит, на всей планете был Миру — Мир, и все разжигатели мировых войны, захлебнувшись в собственной ядовитой злобе, очистили нашу Землю от своего поганого и мерзкого существования. Вот так в статье и напиши.
— Не слишком ли это будет в статье про хоккей? — Улыбнулась Варя Варшавская.
— В самую точку, — выдохнул я, когда подвёл девушку к своему родному фрезерному станку, за которым пока никто не работал.
— Иван! Ванечка! Ванюша! — Вскрикнул Данилыч, каким-то необъяснимым образом разглядев меня из-за металлических стеллажей с заготовками и стопками различных чертежей.
Целых пять минут Трофим Данилыч и выбежавший следом Казимир Петрович меня обнимали, пускали скупую мужскую слезу и жали руку. Даже я, «чёрствый сухарь», немного прослезился.
— Запишите девушка, это мы с Казимиром Ване всегда твердили, показывая пальцем в телевизор, — тараторил Данилыч. — Вот с кого ты должен брать пример. С братьев Майоровых, со Старшиновых и с этих…
— С Рагулиных, — подсказал коллеге Казимир.
— Ты, Иван, теперь за всех нас, за тех, у кого судьба не сложилась, играть должен. — Смахнул ещё одну слезинку Трофим Данилыч. — За простых работяг, которые тут всю войну вкалывали по двенадцать часов, и всё здоровье здесь оставили.
— Ну, всё, всё, — стал утешать друга Казимир Петрович.