Ехал в метро и мечтал: выйдет «Интервенция» — соберу все плакаты рекламные, — на стенках развешу, фотографии в рамках застеклю — тоже развешу или дарить буду, рецензии в тетрадку вклею и т. д. К чему я это, а вот к чему. Вопрос серьезный.
Пусть с этими плакатами, рецензиями и т. д. — это тщеславие мелкое, безобидный рекламизм и т. д. Но смотри в корень. Заметил. Для меня важно не то, что я скажу-выражу этой ролью, или тем рассказом, а важен результат — то есть, что после этого обо мне скажут иль напишут. Я слышу, вижу не свою игру, не проблему, не идею, ради чего я треплюсь на сцене или пишу, а какое впечатление я произведу этим. То есть меня по сути интересует вторичное, а не первичное. Для истинного художника важно не то, что о нем скажут, а что он успеет сказать.
Я плохо играю — но вдруг успех и шум — мне кажется, что-то произошло, а на самом деле ничего не произошло…
Но я доволен, удовлетворено мое тщеславие, я достиг цели, я услышал желанные слова. Иначе: меня не интересует мой труд, меня интересует мой талант, самовыявление.
Я берусь за Гамлета не с целью боль свою высказать, а переиграть предшественников — об этом будут говорить, это точно и это меня движет… И пока я движим этим, я не преступаю грани — среднее. Удовлетворенность словами, внешней мишурой — вот это нас губит. Выходит, я живу для того, чтобы написать о себе книгу и самому ее еще проиллюстрировать.
Сегодня побыл в двух важных учреждениях: «Мосфильме» и поликлинике № 1. Сидел перед зеркалом почти три часа и смотрел на себя, пока прилаживали гриву и бородку для Паньшина.
Страшно ездить в метро: скопище народа, и лица все серые, усталые, глаза полусонные, фигуры придавленные — лишь бы до места скорей добраться.
Сегодня задача — не растратиться очень, не расплескать энергию, силы, а то на «Добром»… снова могу дуба дать, как однажды, настроение отличное, а физика не слушается, не отвечает сигналам мозга, не повинуется, бастует.
Над главной ролью дурак заработает… но это длинный разговор, к главной роли, да не только к главной, готовиться надо и всю жизнь.
Нет, нельзя сидеть, сложа руки, и ждать, куда ветер дунет, туда плюнем, надо что-то делать, надо фантазировать, надо работать, иначе — крах.
И хоть голова не варит в конце дня, и полезнее было б, наверное, поспать лишний час — но записать кое-что надо. Обязательно надо писать мне, надо, как надо дышать, есть, любить и пр., и я понял, кажется, наконец, точно, отчего у меня такая потребность хоть минут пяток посидеть наедине с этой тетрадкой, да и не только с этой, а и со всеми ей предшествующими…
Писание — молитва, постоянная, большая, как жизнь разнообразная — молитва…
Наедине с Богом… обращение к нему для обретения спокойствия, нравственного улучшения, осознания себя как частицу его… В искренней молитве обретается очищение, определяется компас для твоего, а постепенно и всех дней…
Дня два-три, пока был связан с поликлиникой по проверке своей ноги, вставал рано и ехал в метро… Боже мой! Сколько народу… все спешат, бегут, толкаются, кричат, оскорбляют друг друга… Дышат в лица друг друга такими запахами, а куда деваться, голова от иного выдоха кружится и кишки выворачивает… Эти люди едут на работу — на 8 часов, а они уже выжаты дорогой. Какие из них работники, когда они уже устали, не доехав до дела… Господи! Куда же мы идем, к какому прогрессу…
Метро — это жуткая мясорубка, превращающая нас — людей — в скот, напоминающая нам, от кого мы все-таки произошли. Какая же к черту разумность наша, коль примитивной гармонии наладить не можем. Дело наше — увеличение любви. Это прекрасно. Ради этого и поэтому только и можно жить. Поднимается злоба в тебе на кого-то или на что-то, вспомни, представь на мгновенье, зачем ты послан ИМ на землю, и станет хорошо… Злость не улетучится сразу, конечно, но она парализуется и уже не выплескивается наружу… Но и внутри она не просто остается в том же количестве, не накапливается, а как бы рассасывается, куда-то девается, гасится…
!!! О народной скорби, постоянной, не преходящей во все века — должен я поведать людям в роли Федора Фомича.
Сегодня день рождения Зайчика, а я к нему не подготовлен совсем. Кажется, мои слова услышаны, и Зайчик будет сниматься в Душанбе. Встали сегодня на час раньше задуманного, нелегкая нас подняла, подвело чутье, думал, часы отстают.
Сегодня первый раз попытаемся прогнать в самом грязном варианте первый акт. Отец родной! Помоги сосредоточиться, успокоиться, не думать ни о чем, кроме дела моего, которым я служу людям и делаю дело твое — увеличиваю любовь. Сделай так, чтобы я забылся и шел по воде, легко и просто. Чтобы я не обидел никого своей игрой, своими нервами на пределе — пусть будет все хорошо. Не может быть хорошо, когда еще не проделано достаточной работы, но пусть будет настолько хорошо, насколько затрачен труд, то есть — по труду.
Вчера с утра таяло, была прелестная погода, а к обеду подул ветер, началась метель и холодно стало. Это зима борется с весной, надо сказать, она делает это не безуспешно.
Зайчик говорит: «Ты пишешь, пишешь, ну кому это нужно?» Я думаю — это кому-нибудь нужно, хоть тому же мне. Другому человеку никогда не понять душу чужую, и для него всякое занятие другого, не понятное ему самому, кажется глупостью и тратой времени. А на это стоит тратить время, оно вознаграждает за это. Приносит спокойствие, равновесие.
Обед. И снова меня хвалили. «Правильно работал. Очень правильно работал», — говорит шеф. Сын шефа сказал: «Ну, у тебя полный порядок. Ты какой-то скачок сделал. Прям не по-своему репетировал».
Спасибо, Отец, ты помог мне, через любовь, только через любовь, только ею одной, прощением, добром и накоплением всей любви жить можно.
Наконец-то получил Евангелие. В христианстве, в толстовском его понимании, спасение рода человеческого. И дневник Л.Н. написал, как евангелие, абзацы, мысли, рассуждения, выводы — под номерами.
Каждому груздю, каждой ягоде — свое время, пословица есть такая. Полностью отношу и к хорошим книгам. Да, позор, что я до сего года не читал «Войны и мира», но думаю, велика ли беда в этом? Что толку, я бы замучил ее, читая в детстве, ничего не воспринимая и ничему не радуясь, когда прочитав теперь, в 26 с половиной лет, я плачу чуть ли не над каждой страницей, и дня не проходит, чтобы я не вспомнил какую-нибудь сцену из этого гениального произведения всех времен и народов. Конечно, он выше Достоевского, хоть и нельзя и глупо сравнивать их. Но — гармония, никуда не попрешь, достичь такого высокого лада во всех частях, такой пропорции, такой меры всех эмоций, такого обилия мыслей потрясающих по глубине, и все это в комплексе кажется таким простым и прекрасным.
Так что — каждой книге должно соответствовать восприятие человека, его подготовленность, открытость его органов восприятия — только тогда обогащение чувств.
Как это верно, как это помогает, когда думаешь и заставляешь себя делать Твое дело, а не свое, не эгоистическое-личное, частное, мелкое… а вообще наше дело человеческое — увеличение любви, подготовление себя к приходу Царства Твоего.
Господи! Не дай гордыне, тщеславию, овладеть мной до ослепления, не дай суете мирской поглотить меня и душу мою спаси от заблуждения и скверны.
Вечер. Ужасная скотина Щербаков[25]. На репетиции пьяный, на спектакле пьяный. На замечания шефа выдал текст в присутствии труппы: «Что за намеки?..»
— Я вас выгоню сегодня же из театра.
— Я надеюсь, спектакль вы мне дадите доиграть все-таки или нет?
— Мальчишка, щенок. Вместо того чтобы извиниться, вы позволяете себе хамить, как вы разговариваете, обнаглел до предела.
— А кто вам позволил так со мной говорить? Вы взрослый интеллигентный человек. Это мой последний текст вам, извините меня, пожалуйста…