Выпытывая Валерия Сергеевича о том, как же все-таки он решился на рисковый словесный прорыв, как хватило духу в течение почти сорока лет быть распахнутым перед будущим читателем, он разразился горячим монологом, который при следующем переиздании можно включить в обозреваемую мной книгу:
— Я это все читать не могу, не могу я читать это. Если бы я целиком рукопись увидел, то не решился бы ее печатать, по крайней мере сидел бы дома и выправлял бы, редактировал, убирал бы «похабные» места, а на х… мне эта работа нужна. «Вам нравится?! Вот и печатайте». Конечно я понимал, «на что поднимаю руку», но в этом и есть… храбрость что ли, когда не знаешь, что тебя ждет впереди… Но вот любопытно, через двадцать лет будет ли эта книга кому-нибудь интересной?
…А ведь я ничего не могу изменить, ну хотя бы в моих отношениях с Ириной. Знали бы вы, как еще раз перевернулась моя жизнь, когда 16 января 2000 года моя Ирина упала с трехметровой конструкции прямо на деревянный помост. Как полгода нянчил я ее по всем операциям, по всем больницам. Как отвез я ее в Склифосовского со слезами на глазах и молил Бога, чтобы цел остался позвоночник. Я так боялся, что редкий ее организм и индивидуальность телесной конструкции, а она гибкая, как кошка, не сможет более играть на трубе вниз головой, делать шпагаты, выписывать кульбиты, играть на скрипке, и даже петь, а ведь у нее абсолютный слух. Когда профессор сказал мне приговорно «операция», я чуть не сошел с ума, а он добавил: «Операция! Если она хочет нянчить детей, если она хочет на турнике крутить солнце». Она в гипсе пролежала полтора месяца. Потом долгая реабилитация. А во Франции с Авиньоном Любимов подписал важный контракт и ждал восстановления Ирины. Торопил, сам не зная, кого. Ибо театральная машина не останавливается и ни на что не обращает внимание. И Ирина победила, она ночи не спала в Авиньоне, так болело плечо и спина. Оказалось, что врачи не доглядели компрессионный перелом позвонка, почти не показываемый рентгеном. И в спектакле она была на высоте, никто ничего не заметил.
…Мне видится, что Ирину просто сглазили. В ее падении было что-то мистическое. Я все время молился, я просил Бога спасти ее, а получается, я просил Его простить мне мой грех.
…Алла Демидова, о которой Золотухин пишет с пиететом, не в восторге от дневников: «Он пропил свой талант, — считает она, — у него это идет рефреном через всю книгу. Когда-то он был очень талантливым и очень тонким человеком. Да, при нем осталось имя, способности, опыт, которые все закрывают, но рожден он был на большее. Ведь как актер он тоньше и интереснее Высоцкого. Высоцкий все бросил в костер. И наркотики, о которых мы никогда не говорили, и о которых все сейчас пишут. И я одна из немногих понимала, что они ему нужны, чтобы удержаться на высоте. На пределе связок. В золотухинских записях, конечно же, об этом сказано, но далеко не все.
15.06.1966.
Выпустили «Галилея». Высоцкий играл превосходно, просто блеск, но сегодня играл Калягин. В первый раз, как будто в сотый.
— Успех такой же. Неужели каждый может быть так легко заменен? Страшно. Кому тогда это все нужно?
26.01.1968.
Вчера Высоцкому исполнилось тридцать лет. Удивительный мужик, влюблен в него, как баба. С полным комплексом самых противоречивых качеств. На каждом перекрестке говорю о нем…
14.12.1968.
Вчера на репетиции шеф: — Есть принципиальная разница между Губенко и Высоцким. Губенко — гангстер. Высоцкий — несчастный человек… любящий театр.
4.10.1969
…Полковник Кравцов встречался с высоким лицом из КГБ Бобковым, тот обещал оторвать башку Баскакову и Романову, если те утвердят Высоцкого… и «дело не в его песнях, а в его поведении»… Кумир нарушил правила игры? Любовь и роман с Мариной Влади обернулись ему ненавистью толпы. Толпа не может простить ему измену с западной звездой.
1901.1997 (воскресенье)
Интервью в «Спид-инфо» с Дарьей Асламовой приведет к скандалу, катастрофе. Ну, туда нам всем и дорога! «Не лжет только фантазия» (Франсуа Мориак).
20.09.1997 (суббота)
50 лет Тамаре Владимировне Золотухиной! Господи, спаси и сохрани ее и детей ее. Помилуй ее, и дай ей до шестидесятилетия дожить, а там и дальше. Храни семью нашу, Господи. Сейчас я пойду за цветами жене моей единственной и неповторимой по своей глубине совести и ума, и к тому же женственности. А то, что болезни искорежили ее, так что же теперь делать? Другого бы ей мужа…
16.01.1998 (пятница, Мариуполь)
Вчера за вечерей вспоминали с шефом Целиковскую.
— Сколько ты прожил с Шацкой?
— 15 лет.
— Да, тоже срок. А я двадцать. Терпеливые мы с тобой люди, — сказал шеф, усмехаясь.
— Ты мне скажи, женишься ты на мне или нет?
— Думаю, что не женюсь.
Слово сказано, и теперь будь, что будет, но знать она должна.
Сейчас опять разыграется трагедия, слезы, истерика. В последнюю встречу она прижала меня к себе и выдохнула: «Единственный мой, любимый, неповторимый»…
…Если я пойду с кем-то под венец, то только с ней, с Тамарой.
Хочется читать и читать, и узнавать у автора воспоминаний все, что творилось вокруг него в огромном пространстве времени. Да, подробности убивают, и для тех, кто не понимает слова, скажу, именно они держат литературу. Не красоты стиля, вычурное воплощение замысла, а именно дотошность, микроскопичность всего, что творит Человек и Время. Чем в свое время поразила и Мопассана, и Франса, и Золя, и целое поколение интеллигентных людей гениальная художница Мария Башкирцева в своих, вышедших уже после ее смерти дневниках: подробностями ощущения трагедии бытия, мятежностью души и сердца, деталями быта, ярким словесным всполохом, в котором горела и Россия ее родная и приютившая ее Франция…
Литература ли дневники Валерия Золотухина? Когда я их читал, то я не думал об этом. Меня не коробил ни стиль письма, ни глубина или (мелкота) мысли, ни отражение душевных переходов из одного состояния в другое. Я просто не мог остановиться, ибо текст захватывал. Золотухинская жизнь и судьба, запечатленное на бумаге время, легкость и сочность рассказа, особенные краски и звучность словесных конструкций, как писал в своем отзыве на одну из книг актера Валентин Распутин, — это и литература. Недаром актер стал членом Союза писателей России и выпустил около десятка книг прозы. И мне безразлично, на какую полку поставит читатель это издание — на полку художественных книг, беллетристики, или она будет лежать у него на столе на самом видном месте, как необходимость постоянного притяжения для каждого дня. По-моему, важнее второе.
В судьбе Валерия Золотухина и его дневников был страшный роковой момент: в квартиру актера залезли случайные воры. А может, и не случайные. Чего-то успели вынести, да их спугнули. Тетрадки, лежавшие в шкафу, не тронули — макулатуру нынче вроде бы не принимают. И этим спасли Золотухина, и жизнь его, и слезы, и любовь. Ибо каким и кем был бы он без дневников-то своих, актером всего лишь, лицедеем из любимовского гнезда. А тут — эпохописатель, очевидец и участник таганской драмы, смелый фиксатор былого и дум. Еще не известно, в какие скрижали занесут потомки имя народного артиста Валерия Золотухина, наверняка ведь появятся и новые гениальные театры, и новые удивительные пьесы, и новые неповторимые режиссеры, сольющиеся со спешащим в бездну 21-м веком. А вот эксклюзивных дневников Валерия Золотухина уже не будет никогда, ни при какой погоде. Откроет эту книгу любой зрячий и любопытный — и целая четверть, а может, и половина самого страшного века на земле предстанет перед ним. Читай, переживай, сочувствуй и плачь.