Филатов. Есть свободные люди, которые говорят то, что они думают. Вот встань и скажи, а не тявкай из толпы, как шавка.
Губенко. Поэтому единственный вопрос, который я хотел бы вам сейчас задать: в какой степени вы намерены дальше руководить из эмиграции, как Владимир Ильич Ленин — РСДРП, этим театром. Полтора года вас не было. Вы руководили только по телефону через Бориса Алексеевича. Эта пристяжная бл…, которая подлизывается…
(Смех, аплодисменты.)
Абсолютный предатель, который мыслит только во благо самого себя. Вы хотите работать в Советском Союзе… в СНГ, или не хотите? Если вы не хотите — так и скажите. Или вы будете руководить театром из Цюриха. Мы и на это согласны. Вы великий гений. Мы вас любим, но прошлого, а нынешнего мы вас ненавидим — я лично ненавижу, потому что, повторяю, — вы лжец.
(Аплодисменты. Крики.)
Любимов. Еще будут какие оскорбления?
Филатов. Ну, про оскорбления не вам говорить. Вы нас вмазали в говно так, что…
Сабинин. Товарищи дорогие, прекратите. Не надо на таком градусе, на градусе коммуналки вести разговор. Вам потом всем будет стыдно, противно. Не надо так разговаривать. Я призываю вас, пожалуйста, не надо так. Мы, к сожалению, по-другому не умеем, но надо, друзья, постараться. Постараться надо. Не надо так разговаривать.
Прозоровский. Каждый имеет право… И, кстати, неплохо было бы сохранить свое достоинство, как сказано в первом же спектакле этого театра.
Губенко. В израильском журнале «Калейдоскоп» одним из условий вашего возвращения в театр вы назвали упразднение советской власти. Она упразднена. Вы возвращаетесь?
Любимов. Я не подсудимый, а вы не прокуроры и не мои обвинители. И поэтому после слов, что я лжец…
Губенко. Это мое личное мнение.
Любимов. Вот с этим личным мнением и оставайтесь. Когда вы обретете человеческий облик, переспав ночь, завтра я с вами поговорю, изучив эти вопросы. Вы оговорились, господин министр бывший, никакого СССР нет. И сколько ни хотят вернуть некоторые люди, отдавая Попова под суд, что он устроил глумление над останками коммунистов на Красной площади, можете собираться под их знамена и примыкать к жулиновским, жуликовским и к бывшим всем партаппаратчикам. Я вас не перебивал, когда вы меня оскорбляли. И как в плохом балагане хлопали, кричали и так далее. Это не спектакль. Берегите себя там. А здесь ваши выкрики для меня никакого значения не имеют.
Филатов. Очень жаль.
Любимов. И, главное, интонация очень хорошая актерская, готовая, Леня. Не живая.
(Голоса: «„Сукины дети“, вторая серия!»)
Вы перепутали условия, что рынок вводится президентом, а вы устроили в театре даже не рынок, а базар самого низкого пошиба, вульгарный и скверный. А что касается ваших этих вопросов, я отвечу на них.
Когда я реорганизовывал этот театр, то я ни одного человека… о своих горестях я не буду говорить, но также люди, которые тут работали, они были в еще более страшном положении, чем вы — они шли на улицу, потому что был приказ о реорганизации театра. И, несмотря на это, был уникальный случай за всю историю страны — не было ни одного сюда. Потому что каждый был пристроен. Так возник этот театр. И он возникал не на крови, а на доброте.
Лукьянова. На смертях он возникал. Две смерти было. Простите, я присутствовала при этом. Умер Полинский и умер Вейцлер. А мы только что похоронили Ронинсона. Первая ласточка.
Любимов. Вы опять со мной пререкаетесь. Уже я виноват, оказывается, в двух смертях в 64-м году. Тогда встанет Галина Николаевна, которой ближе эта смерть, чем вам всем…
Лукьянова. Она забыла об этом, простите, пожалуйста.
Любимов. Ах, и она плохая! А вы хорошая? А жена, потерявшая мужа, плохая. Вот вы до чего уже дошли.
Ульянова. Юрий Петрович, мы ведь хотим с вами работать! Ну что же вы не слышите нас!
Любимов. Вот, к сожалению, я все слышу.
Ульянова. Всех взволновало только одно — ваш этот вот рескрипт. И потому, что мы сейчас действительно находимся в таком положении.
Любимов. В каком?
Ульянова. Когда человек раньше оставался без работы, ему было легче, потому что семьдесят рублей были немножко другие, чем сейчас 420. Это первое. Второе. Мы еще можем работать, мы полны сил. Вы говорите, что мы разнузданы — это естественно, Юрий Петрович, потому что этот театр создавался на вашей воле, на вашей энергии и когда вы тут стояли, и когда вы были там, хотя бы мы знали, что вы там. Да. Но ведь когда вас нет, естественно, идут потери, помимо того, что они и временно идут. Но мы хотим с вами быть, Юрий Петрович. А юридическая сторона дела — когда вы говорите: мой контракт, это вас не касается — это актерский контракт. Поверьте. Я не понимаю в юриспруденции, но я понимаю только одно, что это маленькая защита от произвола — не вашего, нет — государственного.
Любимов. А вот когда иронизируют, что там написан Цюрих, то написан он только потому, что уйдет Попов, придет какой-нибудь скверный человек и начнет безобразничать. Тогда город со мной не сможет обращаться скверно — не Бугаев будет, который меня унижал при Гришине и к которому я должен ходить сейчас в Управление, к холую Гришина — вот что вы не понимаете — а тогда город знал, если он подписывал со мной контракт, то город будет со мной судиться в Цюрихе. Вы даже это не поняли, что это сделано для вас же! А не для меня.
(Голоса: «Вы бы нам это раньше объяснили!»)
Да потому что нужно быть приличными людьми и не воровать чужие документы.
(Голоса: «Не в этом дело!» «В этом!»)
Ульянова. Юрий Петрович, родненький, ну дослушайте.
Любимов. Я вас тридцать лет слушаю. И зачем вам слушать лжеца! И вы еще хлопали! Человек, который назвал меня лжецом, живя у моей матери полгода. Да я не желаю вообще видеть его в этом помещении. Вот я уйду и выбирайте. И пока он не уйдет отсюда, меня здесь не будет. Все!
(Любимов уходит. Губенко тоже встает.)
Филатов. Всё. Все обсуждающие ушли, гуляйте!
Прозоровский (Токареву). Юра, останови, пожалуйста, актеров, потому что мы все-таки должны попытаться принять устав хотя бы за основу, потому что нам все равно здесь жить. Итак, я прошу, Лена, посчитать с этой стороны людей. Саша, с этой стороны людей посчитай. Завтра, если Юрий Петрович захочет, он назначит собрание по поводу вопросов.
Габец. Стоит вопрос об образовании общественной организации «Театр на Таганке». Кто за то, чтобы создать общественную организацию «Театр на Таганке»… Будьте добры, войдите, пожалуйста в зал…
(Голоса: «Давайте завтра!»)
Прозоровский. Завтра это закончится таким же скандалом.
Габец. Прошу голосовать. Кто «за»?
(Считают. Голос: «Сорок пять на балконе!»)
Прозоровский. 135 голосов «за». Прошу фиксировать, потому что это очень важно. 144. Кто «против»?
Габец. Среди присутствующих таковых не нашлось.
Прозоровский. Итак, 144. Этого вполне достаточно. В принципе нам вообще не нужен был бы кворум. Потому что те люди, которые хотят участвовать в этой организации, те и будут участвовать.
Губенко. Я хотел сказать только два слова. Я понимаю, что то, что здесь произошло, это большое несчастье. Но я повторяю, что в отношении меня Юрий Петрович был не кем иным, как лжецом. Если он ставит вопрос так, что пока этот человек будет в этом театре, он вообще не будет с вами разговаривать, я этот театр покидаю. Всего хорошего.
(Общий хор голосов: «Нет! Нет! Не ставьте нас в такое идиотское положение! Это же нечестно!»)
Вы меня, наверное, неправильно поняли. Юрий Петрович через три дня уедет на очередных полтора года.