— Помяни мое слово, Ясмина, — в каждом произнесенном слове сквозит ненависть, ни с чем не сравнимая и лютая. Так ненавидеть может только мать, потерявшая собственного ребенка. — Я позабочусь, чтобы ты не смогла выносить наследника. Так что не надейся снова запудрить моему мальчику голову. Я вижу твое гнилое нутро насквозь.
Прошипела мне тихо в ухо, словно ядовитая змея, заставив замереть истуканом. Она ушла, обдав меня запахом собственных приторных до тошноты духов, а я могла лишь стиснуть кулаки, сжать челюсти до боли в зубах, но молчать.
Хотя сильно хотелось выкрикнуть обидные слова ей вслед. Душа моя кровоточила, горела в муках несправедливости и боли от чужой ненависти и агрессии, которой нет конца и края, но в чужом доме я была слаба. Бессильна. Обескровлена. Отрезана от своего рода.
— Вы собираетесь вставать? Скоро хозяйка вернется, недовольна будет, — вдруг раздался рядом неприятный возмущенный голос девушки.
Поворачиваю голову и вижу одну из прислужниц, которая накрывала на стол. Смотрит на меня без пиетета, словно мой статус ниже ее.
— Что ты себе позволяешь? — вздергиваю бровь, сохраняя самообладание из последних сил.
Еле сдерживаюсь, чтобы не потянуть за скатерть и не скинуть всё содержимое на чистый пол, слыша разбивающийся звон посуды и падающих серебряных приборов.
— Ой да ладно, мы обе знаем, что ты тут ненадолго, — фыркает черноволосая кареглазая незнакомка, начиная класть на принесенный с собой поднос пустые тарелки и пиалы. — Хозяйка не позволит окрутить своего мужа. Уж очень одержима им. Хотя ради господина Тагира и не на такое преступление пойдешь. Он же такой… Ух…
Девушка всё продолжала разглагольствовать и мечтать о Юсупове, а я подметила главное — ее страх перед Наилей. И так не вязалось это с прежней подругой, к которой я могла прийти с любой бедой. Она ведь была доброй душой, отзывчивой и заботливой. Что же надломилось в ней, раз ее боятся с такой силой?
— Пошевеливайся, тебе же приказали уборкой заняться. По-дружески совет дам: ты с хозяйкой не спорь, делай всё, что говорит первая жена господина, — качает головой, глядя на меня с жалостью, а потом наклоняется и шепчет: — Это сейчас он здесь и всё чинно и мирно, а уедет в очередную полугодовую командировку, отправят тебя на задний двор и накажут кнутом. Вон, была у него любовница из кухарок, так потом еле спасли. Благо, что в больницу госпожа позволила ее увести. Так что ты это… Не крути тут хвостом, поняла?
Цокнув языком, она завершила речь и двинула бровями, намекая мне убирать стол вместе за ней. Я встала на автомате и взяла пару тарелок в руки, пошла следом на кухню. Но делала это всё не из страха. Меня, скорее, сковал ужас. Неужели у Наили не всё в порядке с головой, раз она так жестока с людьми? Любовь к Тагиру затмила ей разум и здравомыслие?
В груди змеей поселяется тупая боль. И догадка… А была ли она когда-нибудь той, за кого я ее принимала?
Уборка не заняла много времени, хотя я и старалась оттянуть встречу с гостями и хозяевами дома как можно дольше. Слова матери Тагира никак не вылетают из головы, поселяясь в виде занозы и причиняя тем самым боль.
“…Позабочусь, чтобы ты не смогла выносить наследника” — ее гнев и ярость вылились в яд, который проник мне в кровь и течет по венам, отравляя мое сознание.
Я не собиралась артачиться и отказываться подчиняться приказам Наили, хозяйки этого дома. Больше дел в этом доме и в принципе у меня нет, а физический труд помогает справиться с гнетущей болью в душе и сердце, заставляя забывать, насколько ничтожна моя роль в этой семье.
— Закончили, слава Аллаху, — раздаются со всех сторон тихие голоса помощниц.
Они периодически переговаривались между собой, но я не особо вслушивалась в их слова, погруженная в собственные переживания.
В иной раз, еще в прошлой жизни, я, может, возмутилась бы панибратством прислуги, но сейчас понимаю, что мы ничем не отличаемся друг от друга.
Отличие только в том, что я — добровольная пленница, а они — наемные работники, которые при желании могут уйти в любой момент.
Когда внизу наступает тишина, девушки расходятся по своим комнаткам, я выглядываю из кухни и прикрываю глаза, вслушиваясь в окружающую обстановку.
Но даже голоса Наили, ее матери Перизат и Анель, мамы Тагира, уже стихли. Предположив, что все они ушли по комнатам, я, не желая более с ними пересекаться, решаю спрятаться в комнате.
Вот только, когда я оказываюсь на этаже и уже иду к дверям помещения, где буду проводить ночи, посреди коридора встречаю Ахмета, отца Наили. Тут и там у него выбивается седина, не скрывающая его возраст, белесые, немного выцветшие глаза. Всё в нем отталкивало меня, но я держала лицо, не позволяя себе внешне выразить недовольство его видом.