Не сразу понимаю, что мягкий сверток служит мне неплохой подушкой. Протянув руку, понимаю, что наткнулся на сложенный халат своей жены, который она бросила впопыхах на кресло. Комкаю в руках тряпку, надушенную чересчур обильно, кидаю ее в ноги, как половую тряпку.
Спустя время, которое отмерил себе сам, встаю и собираюсь на выход. Хвала Аллаху, Наиля не шевелится, да даже если бы сейчас она посмела меня задерживать, заорал бы на весь дом уже я, и гори всё синим пламенем.
Ноги несут меня к комнате, где спит Ясмина. Одно мгновение — и я уже там. Распахиваю дверь без стука, мне не нужно разрешение. Хочу ощутить ее в своих руках. Еле дождался, чуть не подох без нее. Ясмина, в отличие от первой жены, не спит. Тут же поднимается и опирается на руки, сидя на постели.
Чертова рубашка снова ползет вниз, оголяя молочную кожу. Она белеет в темноте, как вожделенный оазис для путника, блуждающего неделю по пустыне.
И я оказываюсь рядом, опуская колено на кровать и подбираясь к Ясмине, по ходу дела стаскивая рубашку с груди и кидая на пол. Моя жена в испуге открывает рот, но, наверняка вспомнив о своем обете, тут же смыкает губы, но четко обозначает свое “нет”, хватая одеяло, прикрываясь им и мотая головой из стороны в сторону.
Смешная. Думает, мне сейчас нужны ее слова? Пусть молчит, только стонет подо мной. Протянув руку, хватаю за край одеяла и тяну его на себя с усилием.
— Ждала меня, жена? — смакую последнее слово — символ ее принадлежности мне.
Снова мотает головой, морщится, и я не сразу понимаю почему, но, принюхавшись, чувствую приторный аромат халата Наили. Он пропитал мои волосы. И Ясмина теперь думает, что я хожу от одной жены к другой. Боль в ее глазах осязаема, и я бы переубедил ее, сказал правду, но разве поверит? Поэтому сцепляю зубы, расстегивая ремень и раздеваясь дальше.
Испуг в глазах жены сменяется ужасом. Чего она боится? Разве не наслаждалась в прошлый раз? Нравится обманывать саму себя? Ее непокорность и зажатость злят, доводя до предела.
— Сними рубашку, жена, иначе я сделаю это сам, — командую ей твердым голосом, обмирая от одного вида ее гладкой кожи, обнажающейся после того, как Ясмина медленно и с явной неохотой выполняет мой приказ. Она сидит на коленях в центре спальни, такая красивая, желанная и напуганная.
— Поцелуй меня, — снова даю команду.
В ответ она сжимает челюсти и делает резкие отрицательные движения головой. В глазах ярость. Что ж, девочка, ты умеешь завести. Ринувшись к ней, опрокидываю на постель, распластываю и зверею от одурманивающего аромата ее чистого тела: никаких примесей, только она, только моя Ясмина. Моя жена.
“Моя, моя, моя”, — бьется сквозь шум в ушах, когда я целую ее, кусаю губы, обнимаю руками тело, изучая все укромные уголки, лаской подчиняю себе строптивую жену.
Ощущаю, как напрягается, не позволяет принести себе удовольствие, и это заставляет меня злиться и кипеть от ярости.
— Луна моего сердца, — шепчу ей на ухо и чувствую, как замирает ее тело.
Мышцы натягиваются, вот только вопреки собственному сокровенному желанию в ответ я слышу лишь молчание. “Солнце моей души” не вторит моему признанию.
Утро нового дня настает так же неожиданно, как завершилась прошлая ночь. Стараюсь не двигаться. Медленно привыкаю к измененному, заклейменному Тагиром телу. Сворачиваюсь в клубок, но так еще хуже. Ощущения будто концентрируются в одной точке, и всё, что я могу, это стараться не расплакаться.
Если начну, будет сложно остановиться. Да и есть ли смысл лить слезы?
Здесь меня никто не пожалеет.
Поэтому я встаю, чтобы отмыться от грязи, которую чувствую как живую. Прохожу в ванную и отворачиваю вентиль, наблюдая как загипнотизированная, как вода тугой струей бьет о белое дно ванны. Поискав глазами, нахожу пену.
Пусть хотя бы приятный аромат немного отвлечет меня от невзгод. Пахнет кокосом. Лью один колпачок в воду и убираю на место флакон с пеной. Наконец ванна готова, и я погружаюсь в нее, согнув ноги в коленях и уткнувшись в них подбородком.
Вода омывает тело, немного успокаивает. Прохожусь руками по коже, волоски топорщатся, потому что я мерзну даже в теплой воде. Приходит мысль сделать ее максимально горячей. Может, это отвлечет меня. Почему-то вспоминаются заботливые руки мамы, как мыла меня и брата в детстве.
Такие тяжелые, далекие воспоминания, спрятанные в укромном уголке. Их никто не отнимет. Есть то, что нельзя отобрать, то, что нельзя осквернить…
Не то что меня… Хотя…
Разве могу я так сказать о себе и Тагире? Воспоминание возникает в голове как вспышка. Яркая, красочная, постыдная. Я под Тагиром. Он, не жалея меня, утверждает свое право. Муж. Он мой муж. Как странно и извращенно исполнилась мечта моей юности…