— Я тебя спрашиваю, Тагир! — вдруг закричала мама, вскакивая с места. — Что будет с Ахметом? Почему он всё еще жив?
Застыл на месте, прикрыл глаза, потом повернулся к родителям, встречаясь лицом к лицу.
— Успокойся, Анель, — сурово произнес папа. — Мы сами разберемся. На этот раз будет сбор старейшин.
— Он не имеет права дышать, а вы, мужчины, только цепляетесь за стариков! — крикнула с надрывом мама, а затем замолчала и заговорила тише, стала переводить взгляд с меня на отца. — Никто ведь не знает, что он тут, правда? Вы должны поступить как мужчины, по нашим традициям! Почему он там, а вы здесь?!
— Успокойся, мама, — холодно осадил ее крики. — Ты уже наворотила делов.
Знаю, что не должен был так говорить. Но заноза в сердце и застарелая боль, вскрывшая кровоточащие раны, не давала здраво рассуждать.
— Что ты такое говоришь, Тагир? — зарычал отец, набычиваясь.
Я повернулся на выход, боковым зрением уловив движение, и вдруг увидел на пороге застывшую Ясмину. Вид у нее был слабый и болезненный. Под глазами залегли тени, руками она обхватила себя за плечи.
Повисла тишина. Мы все смотрели на нее, она на нас. Время будто замерло.
* * *
Прошлое
Наиля стояла напротив с горящими глазами, а я сжимал в руках пропитанную кровью рубашку. В ушах отзвук уличного шума, гул. Захожу в дом и хлопаю дверью. Иду к отцу, пока злость не захватила с головой.
— Сделаем экспертизу, — прикрыв глаза, отвечает мне он. — Врач приедет утром.
Грудная клетка его тяжело приподнималась, выдавая, как ему плохо и как он едва держит себя в руках.
— Завтра сбор старейшин. Мы решим всё, как положено, — качает головой отец, находится на грани.
Горе подкосило его. Малика была любимицей, папиной дочкой. А теперь для нас потеряны все ориентиры. Внутри только злость и желание мести.
— О чем вы говорите? — раздался вдруг голос матери, которая, шатаясь, держалась за косяк двери.
Мы с отцом переглянулись, он качнул головой.
— Иди к Малике, мама. Это мужские проблемы, — выдыхаю, слыша, как скрипят от натуги сжатые челюсти.
Вот только она не слушает, оседает на пол. Подхватываю, чувствуя, как от горя она похудела, стала совсем пушинкой. Мне бы зайти к сестре, но внутри всё разъедает кислотой. Это моя вина. Не уследил. Допустил такое.
— Это был Аслан?
Застыл, ощущая, как напряглось тело матери. Услышала наш разговор.
— Еще неизвестно, — пытался держаться отец, но голос прерывался, звучал надорванно. — Завтра узнаем.
— Это точно он. Да-да, — мама забормотала и стала раскачиваться на диване. — А всё ты, Ахмет. Всё из-за твоего калыма! Ты! Ты!
Вдруг кинулась на него с кулаками, и папа прикрыл глаза, позволяя ей бить себя. Я отвернулся, не в силах смотреть на ее истерику, сгорбленную спину отца.
Силы ее начали иссякать, и плач, переходящий в вой, стал утихать.
— Ты нужна нашей дочери, родная. Иди, — просипел отец.
Я вышел из комнаты, желая подышать свежим воздухом. Сегодня день, который навсегда изменит наши жизни. А когда вошел обратно, увидел маму, которая заваривала чай.
— Малике нужно успокоиться, — слабо улыбнулась она, насыпала заварку.
— Налей мне тоже, мам, — подошел ближе.
— Нет! — вдруг отшатнулась и ударила меня по руке. Затем посмотрела на мое полное недоумения лицо. — Здесь мало. Малике нужнее.
Поставила всё на поднос и унесла, а я смотрел ей вслед, видя лишь напряженную спину. Странно…
Я не мог найти себе места. Бродил из угла в угол, желая, чтобы время шло быстрее. Не стоило оставаться в глухой деревне, даже если это родной дом. Давно нужно было вывезти семью в город. Может, и не случилось бы этой беды с нами…
— Где ружье, Тагир? — вдруг раздался окрик отца по всему дому.
Поднял голову, наблюдая, как он спускается быстро вниз по лестнице.
— Я его не трогал, — ответил.
Мы просверлили друг друга взглядами, кинулись к комнате Малики, но матери там не было.
— Она пошла к Булатовым, — просипел, чувствуя тревогу.
Там Ясмина. Если что-то случится… Никогда себе этого не прощу.
Мы сели в машину, но внутри у меня скручивался узлом первобытный ужас. Ехали на пределе скорости, но я чувствовал, что опаздываем. А затем раздался выстрел.
— Из леса, — прохрипел отец, и я свернул в чащу.
Что ты наделала, мама?