БОЛОТО
— Я спущусь к реке, девочки, больше не могу терпеть!
— Я не меньше тебя хочу пить, а терплю.
— У меня рот свело от жажды.
— А у меня голова лопается, девочки…
— Чем так страдать, лучше быть проданной турку!
— По мне все лучше, чем быть проданной турку.
— И по мне.
— И по мне.
— И по мне.
Свесившись над крутым берегом реки, поросшим лесом, девочки не отрывали глаз от воды. Река здесь текла спокойно, и в ней отчетливо, как в зеркале, отражались разгоряченные лица девочек, их взлохмаченные волосы, худые плечи, маленькие груди, едва прикрытые изодранными платьями.
Девочки прятались в высоком кустарнике, над ним возвышались только их головы и плечи. Они походили на маленьких зверьков, высунувших головы из норки.
— Я спущусь, а то умру!
— Терпим же мы!
— Наверное, вам не так хочется пить, как мне.
— Ну, конечно, как же, не хочется!
— Никому так не хочется пить, как мне… Я задыхаюсь! — Девочка совсем свесилась с обрыва, но несколько рук схватили ее и втянули в кустарник.
— Пустите, а то закричу!
Ей зажали рот.
— За… кри… чу…
— Не задушите ее.
— Так и надо этой дурочке!
— Свяжите ей руки и ноги.
Долго слышались из кустов возня и стоны, потом снова установилась тишина, и снова девочки, свесив с отвесного склона головы, бегали испуганными глазами по противоположному берегу.
Дорога по-прежнему была пустынна.
— Ох, хоть бы господину Мурзакану так же захотелось пить, как нам!
— Вся земля иссохла от жажды.
— Это июль или сентябрь — проклятый месяц?
— А может быть, ничем и не грозит нам господин Мурзакан?
— Может быть, напрасно прячемся…
— Турецкий корабль привез такие товары, что за них господин Мурзакан отдаст туркам не только девочек, но и всю деревню.
— Кто сказал?
— Все это говорят.
— А куда же увели девочек Дзики и Кочи?
— Недаром же рыщут, как волки, люди господина Мурзакана! Они не ловят таких маленьких, как дочки Дзики и Кочи, но если девушка, которую Мурзакан наметил для продажи, вовремя спасается бегством, он не щадит и маленьких девочек.
— А Цабу, девочки, не задохнется? Слышите, как хрипит!
— Так ей и надо. Известно, собака от хромоты не сдохнет…
— Жалко девочку. Что у вас — нет человеческого сердца?
— Нас еще жальче, если продадут.
— Чшшш, девочки, слышите?
Девочки быстро юркнули в кустарник.
— Ничего не слышу.
— И я не слышу.
— И я.
Сверху, от ущелья, чуть слышно доносилась имеретинская путевая песня.
— И теперь не слышите?
Моя близкая соседка, ты меня сразила метко…
Теперь одни только лица девочек торчали из кустарника. Солнце слепило им глаза, и они, щурясь, смотрели на дорогу.
Тот огонь, тобой зажженный, как я погашу, влюбленный…
— Дадиановские гости! Вот уже неделя, как дворец князя готовится к приему имеретин.
— Вчера у нас теленка увели.
— У Пепу Кириа совсем опустошили квеври.
— Гляди, сколько их!
— Как прокормишь такую ораву!
— Я есть хочу, девочки, живот совсем подвело!
— У меня два дня куска во рту не было.
Отряд спустился на берег реки: до двадцати вельмож на конях, за ними шестьдесят членов свиты, также конных, и столько же слуг с грузом следовали пешком. Кони шли рысью, и запыхавшиеся слуги старались не отставать от них.
Песня под ритмический цокот копыт вольно разливалась по ущелью, и девочки забыли о страхе. С трепетным удивлением взирали они на богато наряженных вельмож, которые с оружием, украшенным золотой и серебряной чеканкой, сидели на прекрасных скакунах, даже уздечки и седла были отделаны золотом и серебром.
Одишцы и имеретины во все времена старались превзойти друг друга дорогими нарядами, красотой оружия, статью коней. Для этого они ничего не жалели. Вернувшись из гостей домой, они целыми месяцами хвастались, что превзошли хозяев в одежде, оставили их позади в выпивке и в красноречии; и кони, конечно, были у них лучше, и свита, и слуги, и плясали и пели они лучше хозяев.
Гости проехали, осела и пыль на дороге, удалилась и смолкла постепенно песня.
— Вот счастливые!
— А как они одеты, девочки!
— А какие кони у них!
— А какой стол им накроют!
В ущелье снова царила мертвая тишина, даже речка будто остановила свое течение. Но вот послышался тихий шум, казалось, будто некий зверь шелестит кустами, потом этот зверь неслышно спустился по склону в речку. Но чуткий слух испуганных детей все же уловил тихий всплеск воды.
— Чшшш!
— Слышите?
— Кто-то поплыл на ту сторону.
— Уй-ме, это Эка, девочки!
— Вон она вышла на берег!
— Какая Эка?
— Дочка Буху Джгереная.
— Со вчерашнего дня преследуют эту несчастную.
— Господин Мурзакан узнал, что она убежала, и рассвирепел!
Совсем юная девушка, едва ступив на берег, пересекла дорогу и, ломая ветки, вбежала в лес.
— Она побежала к Джвебе.
— Джвебе должен был вчера пригнать с гор стадо господина Мурзакана.
— Если бы Джвебе явился вовремя, он не отдал бы ее господину Мурзакану!
— Так и послушался бы Джвебе господин Мурзакан…
Десять лет назад в битве под Анаклией Мурзакан Анчибиа пропал без вести. У него было много завистников среди князей. Завидовали его мужеству, богатству, славе. Его исчезновение было князьям на руку. Решив, что он убит турками, они захватили его землю и его крестьян.
Между тем Мурзакана Анчибиа, тяжело раненного, турки увели в плен. Это был самый отважный воин, не раз истреблявший турецкое войско. Разъяренный султан присудил «черного орла» — так прозвал Мурзакана турецкий военачальник — к смерти заживо: приказал оскопить его и отпустить.
Утратив свою мужскую природу, Мурзакан хотел было покончить с собой, но потом решил, что меч его еще пригодится родине. Любовь к родной земле одержала верх над всеми другими чувствами. Он вернулся в Одиши. Поведение князей озлобило его. К его горю прибавилось и то, что борода и усы у него выпали, и молодец, бывший ранее бабником, сам превратился в бабу. Женщин он возненавидел: сам пострадавший от турок, он продавал теперь туркам своих крепостных девушек.
Как только в деревне узнавали, что в Кулевийский или Анаклийский порт прибыл турецкий корабль, родители отправляли девочек в лес. Вот и теперь разнеслась по дворам весть о прибытии рабовладельческого судна из Стамбула. Люди Мурзакана Анчибиа из кожи вон лезли, перевернули всю деревню в поисках девочек. Как правило, мальчиков они не трогали. Против мальчиков Мурзакан ничего не имел.
Мать Эки узнала, что люди господина Мурзакана завтра на рассвете начнут охоту, и тотчас же отправила Эку к родственникам своей матери, в село Кариати. Но Эка хотела дождаться возвращения Джвебе с гор. Матери она сказала, что пойдет прямо в Кариати, но лишь только мать, проводив ее за околицу, вернулась назад, она сошла с дороги и укрылась в ближнем лесу.
Но Джвебе Зурхая все не являлся, и теперь Эка сама побежала к нему навстречу. «Сегодня наверняка спустится с гор… он уже в дороге, сегодня придет». Глаза ее с волнением скользили по высящейся на востоке горе, тонущей в горячем солнечном мареве. Этой дорогой гонит Джвебе господское стадо — жеребцов, кобыл, жеребят, коров, коз, овец — раздобревший, откормленный на эйлагах скот, — которые на крутых тропинках, оглашая окрестность ржанием, мычанием, блеянием, наскакивают друг на друга, копытами дробят, распыляют землю и подымают до небес непроглядный рыжий туман.
Свистит, кричит на них Джвебе, торопясь к Эке, сердце обгоняет его, душа обгоняет, и стаду передается его спешка. Все убыстряя бег, спускается оно с горы, и ничего не удержит его, пока не сойдет оно в долину и не развернется на проселочной дороге, а потом стесненным, медленным течением направится к деревне.