Когда Тайя проснулась, корабль был уже далеко от берега. В окошко смотрела луна, круглая, яркая, она серебристым светом озаряла стены. Тайя не помнила, где находится, и лежала неподвижно. Тело не подчинялось ей, голова болела. Долго лежала она так, потом поднесла руки к вискам и стала растирать. Почувствовала облегчение. Справа от нее слышался храп. Она повернула голову. У самой стены, на ковре лежал хозяин корабля. Тут Тайя все вспомнила, сразу пришла в себя и присела. Турок лежал с обнаженной грудью, гладко выбритая, потная голова блестела при свете луны, как зеркало, он спал с открытым ртом.
Тайя не знала, что корабль был уже далеко от берега, и потому не испугалась. Она сидела и ждала, когда пройдет головная боль и вернется способность двигаться. Наконец она привстала, поднялась на ноги. Она все еще не догадывалась, что с ней стряслось. «Я спала, значит, прошло немало времени с тех пор, как я пришла на корабль. Что скажут в духане?» Открыв дверь, она вышла наружу.
На палубе не было ни души. Старый корабль, покачиваясь на волнах, со скрипом, треском и стонами двигался вперед. Скрипели мачты, борта, перила, лестница, скрипели, как старые кости. Тайю охватил ужас. Корабль плыл среди безбрежного моря.
В отчаянии она побежала на нос корабля, но сразу же повернулась и побежала назад, к корме, чтобы увидеть, как далеко находится берег. На палубе там и сям валялись спящие грузчики, в самых причудливых позах, в каких застиг их сон. В беспорядке были разбросаны полные мешки, бочки, ящики, самшитовые бревна, стояли на привязи кони. У кормы Тайя остановилась, опершись о борт.
Где-то далеко-далеко мерцали огни. Кулеви! Там отец, там Дачхирия, а дальше, за Кулеви, ее родное Корати!.. Чтобы не разрыдаться, не закричать, Тайя схватилась руками за горло и коснулась чего-то холодного. Ожерелье! Она сильно рванула его рукой, но оно не давалось. А огни на берегу уходили все дальше, слабели, исчезали. А что, если вернуться туда, откуда она сбежала, где на стенах сверкают богатые доспехи и оружие, одежды, картины, сверкает золото и драгоценные камни? Там ждет ее роскошная жизнь, богатство. Там ей не придется, из страха перед духанщиком, прятать перстни, браслеты и ожерелье под матрацем, завернутым в тряпочку. Она наденет их на себя, воткнет в волосы сверкающий гребень, оденется в богатые платья. Не будет она бояться и суровых, пронизывающих глаз отца. Тайя не отрывала рук от перил, боясь, что ослабнет душой, вернется к турку. Она все глядела на исчезающие огни берега, где, знала она, находятся отец, Дачхирия, загон, коровы Белоротка и Красуля, огород и Риони. Перед ней предстал отец, высокий, коренастый, его мрачное, как туча, лицо, нахмуренный лоб, упрямый подбородок, пронизывающие глаза. Нет, отец не был сейчас хмурым, глаза его тепло, приветливо улыбались. Таким был отец для нее всегда, таким он пребудет вовеки.
— Отец!.. — прошептала она, подняла ногу и шагнула через перила. Рядом с отцом стояла Дачхирия, радостно виляя хвостом.
Тайя подняла вторую ногу. Отец улыбался ей всем лицом, радостно залаяла Дачхирия. Тайя шагнула к ним, упала в море и поплыла. Теперь тишину нарушал только плеск ее рук. Тайе казалось, что она плывет уже давно и никак не может доплыть до отца. Никогда еще лицо его не было таким ласковым, как сейчас. «Отец! — шептала она. — Отец!»
«Выплыву, уже совсем близко берег… Близко отец!» Счастливая от этой близости, она не чувствовала, что тонет…
Вот отец повернулся спиной, сделал Тайе знак следовать за ним и пошел по дороге в Корати…
Тайя поспешила за ним, но на самом деле не двигалась вперед, руки отяжелели и уже не повиновались ей. Она хотела окликнуть отца, но вместо голоса из горла вырвался хрип… Надо спешить, а то отец уже далеко, она его не догонит. Вот, наконец, и берег, теперь она может поставить ногу на землю… Но почему-то нога не касается земли, и Тайю со всех сторон обдает холодом. Почему не касается нога земли?.. Уже не видно ни отца, ни Дачхирии, ни дороги на Корати…
…Валил густой снег. На крыше шалаша толстым слоем лежал белый покров. Снегом замело и балкон, и погасший очаг. Снег покрыл огород, загон. Но не было на чистом снегу следов домашнего скота, Дачхирии, не было и следов Джамлета. Скот давно подох, Джамлет, больной, лежал в постели. Дачхирия же после той ночи уже не вернулась в Корати…
Перед шалашом бродили голодные лесные звери. Давно уже не призывал их ободряющий, звонкий голос Тайи, давно не слышно было ее звонких песен.
Мертвая тишь царила вокруг. А снег все валил и валил.
Вдруг тишину нарушил скрип двери, на порог шалаша ступил Джамлет. Вспугнутые звери отбежали прочь. Но Джамлет и не видел их.
Джамлет вышел из шалаша. Плечи его были согнуты, голова опущена. Прежде, чем двинуться дальше, он взглянул на ту доску у постели, на которую наносил черточки, по числу убитых им турок. Сейчас они растянулись на две пяди и обернулись для него лицами убитых им турок. Слабая улыбка озарила на мгновение исхудавшие щеки Джамлета, зажгла потухшие глаза.
Дверь Джамлет оставил открытой: все равно ему уже никогда сюда не вернуться. Он медленно побрел по дороге. В прежние времена ходил он этой дорогой каждый месяц. Теперь он потерял счет времени и не знал, когда в последний раз побывал в Кулеви. Уверенный, что уже никогда не вернется назад, он все же ни разу не оглянулся на шалаш, на загон, на огород. Дойдя до берега Риони, остановился; здесь обычно ожидала его прихода Тайя…
«Здесь ты меня встречала. Как только я выходил на тропинку у горбатого дуба, ты вскакивала и убегала в шалаш. Ты знала, что сердцу моему не до тебя, столь велико и неизбывно было мое горе. Сердцу моему было не до тебя… И теперь сердцу моему не до тебя… Но перед кончиной моей я хотел бы взглянуть на тебя. Может, ты и не помнишь меня, дочка!.. А я всегда видел тебя рядом с собою. Я не навещал тебя в духане Цоцория, потому что боялся, как бы ты не заставила меня увезти тебя обратно в Корати. Здесь ты была совсем одна и могла вовсе разучиться разговаривать с людьми, одичать…»
Снежные хлопья падали на его обнаженную голову, на бессильно опущенные плечи. «Ты теперь, наверно, уже взрослая женщина. Но для меня ты все та же маленькая Тайя. Как хорошо помню я твое лицо, когда ты узнала, что пойдешь со мной в Кулеви. Я и сейчас вижу твои полные мольбы глаза… Нет, я не хотел отдалить тебя от себя, дочка, но здесь ты была совершенно одна и я боялся за тебя. Ты же знаешь: я делал свое дело и каждый раз опять возвращался к тебе. Не помню, скольким туркам пресек я жизнь. Глаза мои не видят, давно уже не могу я сосчитать черточек на стене… Может быть, когда ты вернешься, то сосчитаешь и скажешь: вот, оказывается, почему не до меня было отцовскому сердцу!»
А снег все валил и валил.
Джамлет, все ниже опуская покрытые снегом плечи, с трудом переставлял ноги.
«Ты, наверное, вышла замуж. Может, и дети у тебя есть, дочка! Ты расскажи им историю своего отца. Расскажи, как он мстил за причиненное ему горе. Пусть и они не щадят врага… Я не убивал зверей, а ловил их живьем, даже цыплят не резал, я не любил крови… Я убивал врагов, только врагов… Ни разу не дрогнула моя рука, убивая врага…»
Он остановился, перевел дыхание.
«Микел-Габриел, дай мне силу. Приведи меня в духан Цоцория, дай мне в последний раз повидать мою Тайю…»
Снег доходил ему до колен, ледяной, острый, как нож, ветер хлестал по лицу. Но он ничего не видел и брел наугад по дороге, по которой ходил уже пятнадцать лет.
«Сегодня мой кинжал еще раз перережет горло врагу. Это будет мой последний день… Ты не знала, как я люблю тебя, дочка, и Дачхирия твоя не знала, она рассердилась и покинула меня, осталась с тобой в Ку-леви… Ты думала, что, кроме Дачхирии, никто тебя не любит на земле. А я потому и убивал турок, чтобы тебя не постигла такая же судьба, как твоих братьев, чтобы та же судьба не постигла твоих и всех грузинских детей. Я был верен своему делу, пока у меня хватало сил… А теперь — это мой последний путь…»