Липартиани прислушался. Сквозь равномерный шум дождя и грохот грома уже можно было различить отдаленный, глухой гул морского прибоя. Он начинался вкрадчивым шорохом, потом нарастал, крепчая, будто море в мощном усилии пыталось покинуть свое извечное ложе.
Море бушевало, выходило на берег громадными, как горы, валами. Насквозь промокшие, измученные турецкие воины стояли по щиколотку в воде. Чернели в полутьме выброшенные на берег корабли с оружием и продовольствием. Турки отошли от линии прибоя ровно настолько, чтобы волны не смыли их в море. Лишний шаг вперед таил в себе грозную опасность — болотные топи.
Наконец забрезжил рассвет. Берег был сплошь залит мутной кипящей водой, взбаламучиваемой потоками дождя, низвергавшимися с неба.
Промокший с головы до ног, усталый и злой, сидел Махмуд-Гассан в своем шатре. Полотнища и ковры не могли защитить его от воды. А перед глазами была все та же леденящая душу картина: войско, стоящее по колено в клокочущей воде. Одни воины понуро опирались на копья, другие, уже не в силах стоять на ногах, уселись прямо в воду. Были и такие, что лежали в воде с широко раскинутыми руками.
Махмуд-Гассан велел созвать в свой шатер сотников и отдал им приказ: поднять всех на ноги и заставить двигаться, чтобы не закоченели, и еще передать людям, что аллах скоро прекратит этот дождь и отдаст победу в руки правоверных.
Однако не успел Махмуд-Гассан договорить, как в палатку, запыхавшись, вбежал дозорный и, низко склонившись перед своим повелителем, доложил: конные отряды одишцев во главе с Сесирква Липартиани с трех сторон приближаются к турецкому лагерю, их появления здесь надо ждать с минуты на минуту.
Не может быть! Как могли всадники переплыть вышедшие из берегов Кулеви и Хобисцкали! Турецкий предводитель стремительно поднялся и вышел из шатра. В окружении десятка османских воинов навстречу ему ехали три всадника — посланцы Сесирква Липартиани. Посередине — Уча Пагава, воин и дипломат, умный и многоопытный дворянин, которого за его маленький рост называли «Коротышкой», по обе стороны от него — братья Тудзбая.
Остановив своих коней возле шатра, грузины медленно, с достоинством спешились. Коротышка Уча склонил голову перед Махмуд-Гассаном, поздоровался, как того требовал обычай, и передал устно, что повелел Сесирква Липартиани: вы окружены со всех сторон и обречены на истребление.
Уча свободно владел турецким, говорил сдержанно и вежливо, но Махмуд-Гассан почувствовал насмешку, скрытую в его словах. С трудом владея собой, турецкий военачальник проговорил:
— Только хвастун и глупец мог предложить мне сдаться без боя.
Недаром Махмуд-Гассана звали на родине «морским львом». Во многих морских сражениях и набегах на чужие берега прославил он свое имя. Правда, еще никогда не приходилось ему высаживаться на колхидской земле, но он был наслышан о неукротимой отваге одиш-цев и их боевой тактике. В одних странах полководцы прибегают к хитрому построению своих войск, чтобы сбить противника с толку, и до последнего момента берегут резервы; в других излюбленный маневр — скрытый обход с флангов и внезапный удар по неприятельскому расположению. И только одишцы не прибегали в бою к хитростям и маневрам. Едва завидев врага, они стремительным галопом шли на сближение с ним, крича и потрясая длинными копьями. Затем копья летели в неприятеля, а одишцы, обнажив сабли и кинжалы, бросались на врага так яростно, что их напор трудно было сдержать. Они всегда действовали прямо, решительно, открыто.
Турки готовились к сражению. Возле палатки Махмуд-Гассана выстроились сигнальщики, они подняли к небу свои длинные, в человеческий рост, трубы, и прозвучал резкий, будоражащий боевой сигнал. Нервной глухой дрожью забили промокшие турецкие барабаны. Но гул морского прибоя приглушал все звуки, и они словно уходили в вязкий прибрежный песок…
Никто не знал, каковы были силы одишцев, с какой стороны подступят они. А ведь измученным турецким воинам предстояло сдержать натиск одишской конницы, стремительной и неудержимой, как горный поток. Перед турками было две возможности: либо сдаться противнику, либо сражаться с отчаянием обреченных, пока останется в живых хоть один человек. Махмуд-Гассан знал это, как и то, что теперь самое главное не допустить, чтобы его люди поняли создавшееся положение. Махмуд выхватил из ножен саблю и направился туда, откуда, по его предположению, должен был появиться Сесирква Липартиани. Коренастый и широкоплечий Махмуд, наклонившись вперед и пригнув голову, шагал по воде навстречу еще не видимому врагу. Ветер бросал ему в лицо пригоршни дождя, хлестал по глазам, не давал дышать. Но он шел, как бы олицетворяя собой мужество отчаяния. Турки, следуя за своим предводителем, развернулись в боевой порядок. Разом стихли барабаны, смолкли визгливые трубы.
И вот из-за дождевой стены показались ряды одишских всадников; они приближались, охватывая турок с трех сторон. Возгласы начальников одишского и турецкого войск, пронзительные крики воинов, ржание коней, звон оружия — все слилось в оглушительный шум, который перекрыл даже грохот морских волн, обрушивающихся на берег. Резкие порывы ветра подхватывали звуки битвы и, стократ усилив, бросали в лицо османам. Вихрь хлестал потоками дождя, застилал бойцам глаза, мешал разглядеть противника. От этого все происходящее казалось еще непонятнее и страшнее.
Чонти, как и в других сражениях, скакал рядом с Сесирква Липартиани, чтобы уберечь его от малейшей опасности. Он не отводил от него глаз, словно сердце подсказывало, что смерть подстерегает Сесирква.
Ряды одишских всадников с разгону врезались в турецкое войско, начался рукопашный бой. В сумятице Чонти сразу же потерял Сесирква. Липартиани пробивался сквозь строй турок. Наконец он увидел Махмуд-Гассана. Тот стоял, крепко упираясь в землю короткими, сильными ногами, кривой ятаган, который он зажал в руке, молнией мелькал в воздухе.
Радость вспыхнула в груди Липартиани. Он давно прослышал о ратных подвигах Махмуд-Гассана и мечтал о встрече с ним. И вот она, эта встреча! Сесирква хотел спешиться, чтобы на равных биться с Махмудом, но не успел соскочить с коня: его вороной иноходец споткнулся и упал на передние ноги. Сесирква попытался встать, но двое янычар вонзили в него копья. Махмуд-Гассан вспрыгнул сзади на коня Сесирква. Громкий крик заставил его обернуться: это был Чонти. Он на всем скаку перегнулся с коня, подхватил Махмуд-Гассана и перекинул через седло. Обезумевший конь понесся к морю…
Воины-одишцы окружили раненого Сесирква Липартиани. Он успел увидеть, как Махмуд-Гассан, изловчившись, снизу ударил Чонти коротким кинжалом. В тот же миг огромный белопенный вал накрыл с головой обоих…
Жажда отомстить за раны Сесирква придала одишцам новые силы. С яростью бросались они на врага. Туркам некуда было податься: с одной стороны темной стеной стоял лес, где спасшихся от уничтожения османов ждала болотная топь, с другой — бушующее море.
Коротышка Уча и братья Тудзбая бились в первых рядах, и казалось, что у каждого из них выросло по сто рук. Немногие оставшиеся в живых турки разбежались кто куда.
Липартиани уложили на носилки, придворный лекарь-итальянец осторожно перевязал ему раны. Коротышка Уча велел протрубить сигнал, чтобы собрать бойцов. Поручив небольшому отряду изловить разбежавшихся врагов, Уча без промедления двинулся навстречу Сахил-Алле, высадившемуся в Поти.
Весть о ранении Сесирква Липартиани разнеслась по всему Одиши. Люди спешили к его дворцу. Тут были мужчины и женщины, старики и дети; они шли с приношениями, вознося к небу мольбы о выздоровлении своего повелителя. Широкое поле перед дворцовой оградой заполнилось людьми.
Долго не приходил в сознание Сесирква. Он лежал перед открытым окном, и все же ему не хватало воздуха; он задыхался, метался в бреду, выкрикивал невнятные слова. Приближенные разобрали лишь несколько раз повторенные имена Синту и Чонти.
Лекарь велел привести Синту и приказал ей неотлучно находиться у постели Сесирква. Если господин еще раз назовет ее имя, пусть она тотчас же откликнется, спросит, что угодно ему. Лекарь рассчитывал, что голос Синту выведет больного из забытья.