-- Из Москвы я, -- сказал Петр Иванович. -- Русский. Поесть надо. А у них шабат назревает. И выпить. -- Петр Иванович выразительно пощелкал себя по горлу и пожевал вхолостую.
Араб вышел из-за стойки и повел его по магазину. Ткнул пальцем в круглые лепешки: "Пита?" Петр Иванович кивнул, ткнул пальцем в пиво: "Бира?" Опять кивнул Петр Иванович и дальше уже обходился без поводыря. Забуксовал он только на алкоголе. Араб снова пришел на помощь, стал предлагать одну бутылку за другой. На каждой из них был нарисован плод, а водку на растениях Петр Иванович отвергал в принципе. Араб наконец достал с полки большую прозрачную бутылку, на которой по-русски было написано "Водка".
-- Годится, -- кивнул Петр Иванович, -- Две.
Расплатился он долларами и подарил арабу притаившуюся в дальнем отделении пятитысячную русскую денежку. Араб от себя кинул в пластиковый мешок Петра Ивановича зажигалку "Крикет" и пакетик орешков. Белозубо улыбнулся.
-- Бай-бай.
Петр Иванович в знак дружбы пожал сморщенную коричневую лапку араба.
-- Чудеса, -- только и сказал Мишка, заглядывая в набитую доверху суму Петра Ивановича.
Но настоящие чудеса ждали Петра Ивановича позже, уже в Иерусалиме.
Проезжая часть улицы была перегорожена.
-- Ремонт? -- предположил он.
-- Шаба-ат, -- плохо скрывая застарелое раздражение, проскрипел Мишка. -- Ехать нельзя. Камнями кидать начнут.
-- Арабы? -- озабоченно спросил Петр Иванович.
-- Да нет, евреи. Религиозники, хасиды. В шабат ничего делать нельзя. Работать нельзя. На машине ездите нельзя, По телефону нельзя. Дурь, короче. -- Мишка поморщился. -- Одну войну из-за этого чуть не просрали. Воевать-то тоже нельзя. Евреи молиться ломанулись, тут арабы к налетели. Еле выкрутились. Алка, давай в объезд!
Машина развернулась.
-- И давно у вас эта канитель?
-- Давненько, -- сказал Мишка. -- Три тысячи лет, А может, и все четыре. Раньше-то от этого хоть прок был: неделю работаешь, а в субботу хочешь-не хочешь отдыхаешь, сил набираешь, помолишься, подумаешь, как дальше жить...
-Из машины они вылезли за километр от дома: дом был в полурелигиозном районе.
-- Чего ж вы так не продумали, когда квартиру брали?.. -- удивился Петр Иванович, вытягивая из багажника чемоданы.
Мишка пожал плечами: -- Так я же вам сказал; вы приехали к мудакам. Мы сперва квартиру купили, а потом только и стали соображать, что к чему. А продавать вроде жалко, принюхались...
Возле подъезда карабкалась вверх виноградная лоза с гроздьями черного винограда. Петр Иванович отщипнул -- сладкий, типа нашей "Изабеллы".
Лифт не работал. Почтовые ящики висели косо. Дверка одного была оторвана.
-- Лифт мог бы и работать, -- пояснил Мишка, взволакивая чемодан на пятый последний этаж. -- Говорю это как профессионал -- пять лет в Москве лифтером сидел в отказе. Есть шабатные лифты: кнопки не нажимаешь, лифт сам останавливается на каждом этаже. И Богу хорошо, и грыжи не заработаешь. Это в дорогих домах. А у нас евреи экономят. Выключают на шабат, и все дела.
Алка потянулась к звонку. В это время из квартиры напротив вышла дама с выводком детей. Алка резко отдернула руку от кнопки.
-- Шабат шолом!
-- Шабат шолом, -- ответила дама без особой радости, обозревая подозрительно всю компанию. Потом, слава Богу, стала спускаться. Алка раздраженно повела головой -- видать, все это крепко ее доставало.
За дверью послышался ор.
-- Мири, открой! -- крикнула Алка.
Дверь распахнулась -- на пороге стояла маленькая зареванная девочка.
-- ама, набей Пашку. Он меня бьJт!.. Петр Иванович замешкался. Алка махнула рукой:
-- Идите, ничего...
4
В большой, изуродованной боем комнате Мишка, нелепо жестикулируя, доказывал что-то огромному -- за метр восемьдесят -- румяному толстому балбесу в военной форме. Пилотка торчала у балбеса под погоном. Вопил он не по-русски. На просиженной до пружин зеленой тахте валялась незнакомая Петру Ивановичу винтовка, похожая на удлиненный автомат. Покрывало сбилось на каменный пол.
-- Немедленно прекрати, Павел! -- орап Мишка. -- У нас гость из Москвы! Васин Петр Иванович!
Павел замолк. Стало тихо. Мерно гудел, поматывая зарешеченной головой, голубой вентилятор на длинной ноге. Мири, точь-в-точь московская его внучка Машка, такая же зубастенькая, высунув от старания язык, на цыпочках подобралась к братану и со всего размаху заехала ему ногой чуть не по зубам. Пашка взвыл, кинулся за сестрой, но та уже нырнула в кухню к матери.
-- Каратэ занимается, -- не без гордости пояснил Мишка, -- Третий год.
В комнату заглянула Алка.
-- Петр Иванович, идите сюда, пускай сами разбираются,
Кухня была такая же, как у него в Чертанове. Гарнитурчик едкого для глаз салатного цвета, плита чистая, без прижарок, посуда на полочке... Но вот тараканы!.. Отдан должное, у него тараканов не было, а здесь расхаживали по-хозяйски.
Мири сидела в углу кухни на табуретке, разглядывала комикс и одновременно ошкуривала банан.
-- Хочешь? -- спросила она Петра Ивановича, протягивая ему фрукт. Петр Иванович отрицательно помотал головой.
-- А кошки нету?
-- Тут и без кошки зоопарка хватает, сами видите, -- отламывая у дочери полбанана, сказала Алка.
Петр Иванович не случайно спросил про кошку. Уж больно Мири похожа была на Машку, внучку Ирины Васильевны, ну и его выходит, непосредственно, несмотря что от первого брака. Когда Машку привозили к нему на садовый участок, обычно вечером в пятницу, Петр Иванович прекращал стройку, и они шли на пруд. Машка с разбегу кидалась в черный, неприветливый, холодный от ключей пруд, проныривала его насквозь, потом долго не отзывалась на его крики. Это была их игра в водяного, хотя каждый раз Петр Иванович был не до конца уверен, что Машка откликнется.
Потом шли домой. Петр Иванович варил суп-кондей и учил Машку кухарить: кидал в кипяток все, что было в доме и росло в огороде: вермишель, картошку, капусту, репу; морковь, свеклу, лук, чеснок, зелень, крапиву, лебеду, яблоки ветхие, горсть ягод. Туда же разбивал три яйца. Варился кондей на свиной голяшке, либо на обрывке свиной же кожи, или за основу шла часть свиной башки. Короче говоря, Машка уплетала варево только так. А привезенный припас оставался почти нетронутым. Вечером Машка укладывала спать Полкана, рыжего старого кота, бессменного отца всех Муркиных детей. Петр Иванович смастерил для него тюфячок, одеялко. Машка укладывала старого кота на матрасик, покрывала попонкой и выпрастывала ему лапку поверх одеяла. Полкан вяло выбирал лапку. Машка снова выкладывала лапку поверх. Полкан опять прятал ее. Через некоторое время Машка своего добивалась -- обессилевший Полкан засыпал с лапкой поверх одеяла.