Романиста характеризует не то, как он «обслужил», а то, как он увидел, и нам нельзя забывать, что ему это надо ещё и передать, а читательская слепота и ограниченность определённо не дадут показать увиденное им во всей полноте. И это ещё одна из причин, усугубляющих тенденцию к гротеску в беллетристике. Писатели, говорящие от имени и в унисон своей эпохи, имеют куда больше удобств и поблажек, нежели те, кто противоречит главенствующим взглядам. Усталому человеку, придя домой вечером, хочется почитать что‐то духоподъёмное, просвещает меня в письме одна пожилая леди из Калифорнии. Чего, похоже, не случилось при знакомстве с любыми моими сочинениями. «Дух» у неё не на том месте, поэтому и не «поднялся», вот что я думаю.
Серьёзному автору нет дела до читателя‐нытика, скажете вы. Но дело‐то есть, потому что ноют они все. Одна старушка, которой не хватает бодрости духа, это ещё ничего, но две сотни с лишком таких старушек – это уже читательский клуб. Когда‐то мне казалось, что можно писать для условной элиты, прошедшей университет и даже выучившейся читать. Потом поняла – публикуйся ты хоть в Botteghe Oscure [30], если рассказы у тебя чего‐то и стоят, рано или поздно получишь письмо от какой‐то старушки из Калифорнии, заключённого федеральной тюрьмы, пациента психбольницы или завсегдатая местной ночлежки, с нытьём – им от тебя мало «позитива».
Они в нём ох как нуждаются. Во всех нас, как в рассказчиках, так и в слушателях, сидит нечто, требующее искупления, шанса снова вознести ввысь тот «дух», который «падает». Нынешний читатель знает, чего ему не хватает, забывая, чего оно может стоить. Его представление о зле либо размыто, либо отсутствует вовсе, чтобы помнить стоимость работ по повторному «вознесению». Читая роман, он жаждет либо поругания чувств, либо «духоподъёмности». Он хочет, чтобы его, как младенца в купель, окунули либо в муляжи клоаки, либо в суррогат невинности.
Мне часто говорили, что идеалом равновесия для романиста является Данте, вполне симметрично поделивший свою территорию между адом, чистилищем и раем [31]. Возразить нечего, но столь же безосновательно полагать, будто по методу Данте мы воссоздадим объективную картину нашего времени. Данте жил в тринадцатом веке, когда душевного равновесия достигали религиозной верой в её тогдашнем виде. А у нас теперь двадцатый, век недоверия к ценностям и фактам, сметаемым с пути вместе с эфемерными «убеждениями». Современный автор не черпает равновесие в окружающем мире, он вырабатывает его внутри самого себя.
Готового рецепта литературной непогрешимости не существует, его нет даже у Генри Джеймса, который так пропорционально смешивал элементы традиционного реализма с романтикой в каждой своей книге. Однако последнее слово ещё впереди. Литературные шедевры окажутся не тем, чего хочет публика, и чего требует критика. Это будут романы, интересные прежде всего самому романисту. А романиста интересует то, что никем не описано до него. Оно предъявляет самые высокие запросы, требует максимальной мобилизации ума и таланта, не изменяя своеобразным чертам его призвания. И в творчестве многих из нас над традиционной прозой возобладает поэзия.
Важным вопросом для каждого, кто сделал этот рискованный шаг, будет определение той грани, за которой развенчание оборачивается разрушением, во избежание чего ему понадобится уходить в себя как можно глубже, к потаённым источникам творческой энергии. И этот спуск в глубины своей души и будет экскурсией по его малой родине. Преодолев привычную темень, писатель проникнет в мир, где ему, как исцелённому от слепоты в Евангелии, люди предстанут во всей наготе, словно шагающие деревья. Это начало прозрения, и нам – южанам, следует хотя бы попытаться понять смысл такого откровения, если мы действительно желаем сохранить живые традиции нашей литературы. Отвратительная для меня мысль – а вдруг лет через двадцать южные авторы возьмут, да и перейдут к описанию господ в серых костюмах, не замечая, насколько эти джентльмены безобразнее уродцев, которых мы живописуем сейчас? Отвратно думать о том дне, когда южанин утолит духовную жажду калифорнийской старушки.
Писатель-регионал
30
32
Второй роман Фланнери О’Коннор, опубликованный в 1960 г. В первом абзаце обыгрывается оригинальное название романа