Для совестливого романиста это не пустяковая проблема, и кто через такое прошёл, тот знает: осознавая её, приходишь в оторопь. И всё же я считаю, что навязывать романисту столь всеобъемлющий груз ответственности «за чужие души» – это означает взваливать на него то, чем занимается только Господь. По‐моему, решение этой щекотливой проблемы подводит нас прямиком к тому, с чего мы начинали – к теме стандартов и природы литературы как таковой. Дело в том, что раз внимание автора сосредоточено на создании произведения искусства, благого по сути своей, он будет самым тщательным образом «умирять» всевозможные излишества, то есть всё, что не работает на основной посыл и замысел произведения. Создавая произведение искусства, автор не станет впадать в слезливость, навязывание аудитории своих взглядов или порнографию, поскольку все эти «эксцессы» неуместны. Каждый из них отвлекает внимание на себя, нарушая целостность общей картины.
Прозаик добивается правдоподобия в целом, достоверно изображая каждую деталь и сторону жизни. Найдётся немало набожных читателей, которые тут же, перекрестившись, захлопнут книгу, обнаружив в ней описание руки или ноги. Мы постоянно требуем от автора поменьше откровенности в описании естественных отправлений или конкретных проявлений порока. Да, это долг писателя, но я считаю, он должен согласовываться с требованиями искусства, и критиковать промахи автора нам надлежит по сугубо эстетическим меркам. Многие читающие католики чрезмерно бдительны относительно того, что в современной прозе им кажется непристойным, лишь потому, что вычитывают в книгах только такие места. Их не научили реагировать на что‐либо другое. Они абсолютно глухи к замыслу произведения, интонации, авторской мысли, смыслу и даже достоверности книги, которая попала к ним в руки. Им не приходит в голову изменить дистанцию. При взгляде с далёкого расстояния каждая деталь занимает подобающее ей место в цельной картине.
Запрос на «позитивную» литературу, часто исходящий от католиков, боюсь, спровоцирован не только маловерием, но также и повальным неумением вчитываться. Мне кажется, масла в огонь подливает и вздорная мысль о той роли, какую играет в творчестве писателя дьявол. А может он играет главную роль как раз в тех книгах, где его нет в списке действующих лиц? Пора бы уже, как я полагаю, заблаговременно обучать наших перспективных авторов наилучшему средству защиты от его воздействия на их творчество, а именно строго блюсти ясную и соразмерную форму создаваемого произведения.
С читателя спрос не велик, есть и такое мнение. Ссылаются на читательское невежество в вопросах искусства, обязующее автора нисходить до их уровня, если он хочет что‐то до них донести. Значит, либо целью искусства является образование (а это не его задача), либо никчёмное это дело создавать благие произведения.
Искусство никогда не снисходит к пожеланиям стать ближе народу, оно вообще не для всех, а только для тех, кто готов кротко трудиться, чтобы его понимать. Мы много слышим про смирение, которое помогает нам спуститься с небес, но такое же смирение требуется, чтобы возвыситься и тяжким трудом подняться выше.
Что определённо является долгом каждого католика. Он обязан помнить об этом во всех начинаниях, а паче всего в тех, которые, как он предполагает, оценивать будет кто‐то другой. Невежество простительно, когда его несут как крест, но когда дремучестью размахивают как топором, да ещё и «возмущённо от безнравственности», это уже нечто другое. Всё нами предпринимаемое делается с оглядкой на Церковь, и тех, кому наши оценки в сфере искусства видятся явственно ложными, нельзя винить за недоверие к нашим суждениям по вопросам веры.
Романист-католик среди южан-протестантов
Посетив с лекциями за последнее время ряд католических колледжей, я с удовольствием отметила, что учащиеся стали к литературе относиться серьёзнее, чем двадцать, а то и десять лет назад. Раньше американские католики в основном грезили о предметах обыденных. Все наши силы уходили на выживание, и лишь теперь, твёрдо став на ноги, мы начинаем сознавать, что обнищание фантазии означает и оскудение духовной жизни.
Меня заботит вопрос обеспечения будущих католиков литературой. Такой, чтобы она, будучи бесспорно подходящей для них, так же была понятна и любима остальными нашими соотечественниками. Литература для самих себя, это, извините за выражение, оксюморон. Почему бы тогда не называть её просто христианской, спросите вы? К сожалению, данное определение утратило былую чёткость, став синонимом добродушия. Добрая душа – это бонус, но она становится препятствием для написания качественной прозы.