— Дверь? — спросил Суинберн.
— Другого объяснения не вижу. Впрочем, не вижу и никакого намека на дверную ручку.
Траунс уперся обеими руками в стену и надавил на нее.
— Ничего, — проворчал он, отступая.
Следующие несколько минут каждый надавливал на разные участки барьера. Потом проверили всё маленькое помещение, надеясь найти какой-нибудь рычаг или тумблер.
— Безнадежно, — проворчал детектив-инспектор. — Если и можно как-то открыть эту проклятую дверь, то только не отсюда.
— Возможно, мы что-то упустили в стихотворении? — заметил Суинберн.
— Возможно, — откликнулся Бёртон. — Сейчас лучше подняться наверх: мы же не хотим пропустить появление Претендента? Вернемся позже. Алджи, найди Герберта и расскажи ему о двери. Пускай послоняется здесь, пока мы будем заняты, а я попрошу повариху не заходить в эту кладовую.
Некоторое время спустя королевский агент и его товарищи присоединились к Лашингтону, Хокинсу и Дженкину в библиотеке. Полковник, покручивая кончики своих эксклюзивных усов, нервно шагал взад-вперед.
— Мистер Хокинс, — сказал он, — расскажите мне побольше об этом парне, Кенили.
— А это еще кто? — спросил Бёртон.
— Доктор Эдвард Воан Хайд Кенили, — сказал Хокинс, — адвокат Претендента. Он также считает себя поэтом, литературным критиком, проповедником и будущим политиком. Кроме того, он закоренелый «развратник», вхожий в их внутренний круг, который, как полагают, образовался вокруг нового предводителя, кем бы он ни был.
— Вот это да! — воскликнул Бёртон. — Действительно, очень занятно!
Раньше «развратников» возглавляли Лоуренс Олифант и Генри Бересфорд, «Безумный маркиз». В прошлом году Бёртон убил их обоих, и несколько месяцев во всей секте царил хаос.
— Но не Джон Спик, конечно! — пробормотал самому себе Бёртон. Недавние события стали бы более понятными, если предположить, что Спик руководит «развратниками» и использует их для поисков черных алмазов, но Бёртон пока не мог поверить в это. Его бывший партнер не обладал качествами лидера; кроме того, он был предельно консервативен и сдержан — в отличие от всех адептов философии «развратников».
Бёртон спросил себя, сумеет ли он выведать что-нибудь у адвоката Претендента.
— Занятный— это не то слово, каким я описал бы Эдварда Кенили, сэр Ричард, — заметил Генри Хокинс, — я бы использовал слово спятивший.Совершенно сумасшедший! И к тому же грубое животное. Десять лет назад он заработал месяц тюрьмы за физическое насилие против собственного шестилетнего сына: избил мальчишку до полусмерти и едва не задушил. Еще его обвиняли в нападениях на проституток, хотя так и не осудили. Он очень активный последователь маркиза де Сада и верит, будто страдания ослабляют социальные ограничения и высвобождают дух.
Траунс поглядел на Суинберна, который в ответ нахмурился и пробормотал:
— Некоторые причиняют боль, а некоторые наслаждаются болью, инспектор.
— Он также придерживается довольно бестолкового течения в богословии, которое утверждает, будто высшая сила начинает изменять мир. Мы находимся, утверждает он, на тонкой грани между двумя великими эпохами, причем трансформация одной в другую вызовет социальный апокалипсис, который сбросит нынешнюю элиту и отдаст власть в руки рабочего класса.
Бёртон невольно поежился, вспомнив пророчество графини Сабины и ее последующее странное видение.
— Он опубликовал множество многоречивых и бессмысленных текстов, в которых объясняет свою веру, — продолжал Хокинс. — Но если вы спросите меня, то извлечь из них можно лишь одну полезную информацию: их автор эгоист, фанатик и фантазер. В целом же, джентльмены, наш соперник очень опасен и непредсказуем.
— И, судя по внешности, именно он сейчас едет по дороге, да? — заметил доктор Дженкин, стоявший у окна. — А с ним небольшой айсберг.
Лашингтон шумно выдохнул и вытер руки о брюки:
— Ну, мистер Хокинс… хм-м… давайте пойдем и, как говорится, положим глаз, то есть посмотрим на человека, который утверждает, что он Роджер Тичборн. Джентльмены, если вы будете так добры и подождете здесь, я представлю вам Претендента и его сумасшедшего адвоката.
Оба вышли из комнаты. Суинберн подошел к окну как раз в тот момент, когда карета, запряженная лошадьми, подъехала к портику и исчезла из виду.
— Как вы думаете, — тихо спросил он у Дженкина, — самозванец? Или повеса?
— Я придержу свое мнение до тех пор, пока не увижу его и его действий, да?
Бёртон, стоявший возле большого книжного шкафа вместе с Траунсом, поймал взгляд своего помощника. Кивнув на Дженкина, поэт подошел к исследователю, который указал ему на обтянутый кожей внушительный том. На корешке Суинберн прочитал:
— Маттейс Скёйлер. «De Mythen van Verloren Halfedelstenen». Что это? — спросил он.
— Та самая книга, в которой изложена легенда о трех Глазах Нага.
— Хм-м, — хмыкнул поэт. — Косвенное доказательство, согласен. Но связи между Тичборнами и черными алмазами крепнут прямо на глазах!
— Еще бы! — согласился Бёртон.
Вошел Богль, держа в руках графин и несколько стаканов. Графин он поставил на буфет, а стаканы стал протирать полотенцем, собираясь подать прохладительные напитки. Дверь открылась. Вошел Лашингтон — и тут же отошел в сторону; глаза его остекленели, челюсть слегка отвисла. За ним последовал Хокинс, на лице у него застыло выражение дикого ужаса. Руку он держал возле головы, словно она нестерпимо болела.
— Джентльмены, — прохрипел полковник, — позвольте представить вам доктора Эдварда Кенили и… и… и Претендента на… поместье Тичборнов!
Фигурой доктор Кенили напоминал Уильяма Траунса: невысокий, крепкий и плотный. Но там, где у детектива-инспектора бугрились мышцы, у адвоката был только жир. Голова его не походила ни на что: огромный куст черных волос и густая борода обрамляли широкое лицо. Верхняя губа длинного рта была чисто выбрита, из-за очков с маленькими толстыми стеклами сверкали маленькие кровожадные глазки. В целом он напоминал лесного дикаря, выглядывающего из густого подлеска.
Поприветствовав каждого коротким кивком, Кенили заговорил агрессивным тоном:
— Добрый день, джентльмены. Я представляю вам… — здесь он сделал паузу для драматического эффекта, — сэра Роджера Тичборна!
В двери возникла чья-то тень, и Кенили отошел в сторону. Огромная масса грубого сукна, трещавшего от раздувшейся плоти, заполнила весь дверной проем слева направо и сверху донизу без остатка, медленно протиснулась в него и лишь затем выпрямилась и развернулась в полные рост и ширь, которые оказались поистине огромны. Претендент Тичборн был шести с половиной футов [75]в высоту, невероятно жирен и совершенно отвратителен. Огромная раздувшаяся масса стояла на коротких ногах (каждая шириной в три торса обычного человека), обтянутых грубыми коричневыми штанами. Колоссальное брюхо, нависшее над ними, натягивало пиджак до такой степени, что материал вокруг пуговиц протерся и порвался. Длинная и толстая правая рука, которую плотно облегал черный пиджак, оканчивалась пухлой волосатой ладонью с раздутыми пальцами. В отличие от нее, левая рука была короче и тоньше ниже локтя; казалось, она принадлежала более изящному человеку, с гладкой кожей и длинными узкими пальцами. Огромная шаровидная голова, сидевшая на широких плечах без малейшего намека на шею, вполне могла бы присниться в ночном кошмаре. Лицо, безусловно напоминавшее Роджера Тичборна (если только портрет, висящий в столовой, чего-то стоил), казалось грубо пришитым к черепу толстыми нитями хрящей. Кожа была натянута так туго, что черты его исказились: глаза сузились, ноздри расширились, а губы, едва прикрывавшие огромные зеленоватые зубы, вытянулись в тонкую линию. Из-под этой карикатурной маски сверкали темные и пустые глаза кретина, в данный момент они медленно оглядывали комнату. Безволосый череп был усеян какими-то жуткими желтыми пятнами; вокруг него, подобно короне, торчали семь выступов, каждый из которых был прорезан линией стежков.
Внезапно раздался грохот: Богль уронил стакан. Дворецкий схватился за виски, лицо его перекосилось, глаза наполнились слезами.