— Именно.
— Великолепно! Я никогда не считал себя склонным к предрассудкам. Как раз наоборот!
— Речь не о том, что твой ум или воображение как-то ограничены, Алджи. Но ты никогда не хотел делать ничего другого. Даже моим помощником ты стал лишь для того, чтобы избавиться от глубокой тоски и достичь больших вершин в своей поэзии.
— Чего и добился. Итак, ты подозреваешь, что черные алмазы ломают ментальные структуры, направляющие наш ум в определенное русло, и поэтому рабочие внезапно почувствовали недовольство, осознав, что их обманули и лишили возможности выбора. Так?
— Да. Вспомни стихотворение: «И недовольству бедных нет предела».А рассказ Эдвина Брандльуида? В полдень перед грабежом он внезапно почувствовал полнейшее разочарование в своей судьбе.
— Но, Ричард, что всё это значит? Чего они добиваются?
— Судя по сегодняшним событиям, их цель — ввергнуть страну в хаос, может быть, даже спровоцировать восстание: разрушить все структуры нашего общества. Я бы даже не побоялся утверждать, что под удар поставлена вся Британская империя!
— Ничего себе! Заграница?
— Или тиран, рвущийся к власти. Теперь ты понимаешь, почему Спик, скорее всего, тут ни при чем?
Суинберн кивнул.
— Может быть, пруссаки? Ты сам сказал, он уехал в Пруссию. С другой стороны, если наше привидение из России…
Бёртон попросил Адмирала Лорда Нельсона пополнить их опустевшие чашки кофе, и некоторое время они сидели молча.
— То есть мы на пороге революции? — прошептал Суинберн. — Нас могут ввергнуть в хаос, как во Франции? И всё закончится правлением ужасного диктатора, вроде Наполеона?
— Необязательно, — пробормотал Спенсер. — Чего ж тут плохого, если рабочий человек, а может, и баба, кстати сказать, получит немного власти? Вдруг они сделают то, что давно назрело и требует немедленного решения?
— Может быть, — ответил Бёртон, вспомнив графиню Сабину и очередной сон: «Отныне начинается Переход: один Великий Цикл перетекает в другой». — Но неужели мы действительно хотим, чтобы такое изменение осуществила посторонняя сила? Я нисколько не верю в то, что она действует нам во благо. — Бёртон бросил огрызок чируты в камин, встал и вернулся к окну. — Мы обязательно должны докопаться до сути событий!
Он взглянул вниз на улицу. Двое рабочих пристроились за джентльменом и безжалостно насмехались над ним. Однако, несмотря на эту сцену, на Монтегю-плейс было необычно тихо для этого времени дня.
— Чтобы победить врага, мы должны сами стать сильнее. Мне очень не хотелось этого делать, Алджи, но теперь я просто обязан тебя загипнотизировать.
— По-настоящему?
— По-настоящему. Видишь ли, нельзя, чтобы ты становился на сторону Претендента всякий раз, когда он окажется рядом. Если с гипнозом не выйдет, тогда тебе придется оставаться вечно пьяным, а этого я хотел бы избежать.
Суинберн надул щеки и с шумом выпустил воздух.
— А что, не так уж это и плохо!.. Кстати, раньше ты всегда отказывался использовать меня как подопытного кролика.
— Верно, — подтвердил Бёртон. — Но ты ведь легко возбудимая натура и можешь отреагировать самым непредсказуемым образом. Впрочем, ты и так ведешь себя непредсказуемо, а потому настало время забыть мои прошлые опасения. Я использую технику суфиев [108]и заодно укреплю свой собственный ментальный барьер. А для тебя у меня есть работка.
— Отлично! Что надо делать?
— Меня очень интересуют «развратники»! Мы до сих пор не знаем, кто у них новый предводитель, и я хочу, чтобы ты с ними пообщался. Только веди себя хорошо!
— Я поговорю со своими приятелями-либертинами. Хотя, может статься, между Претендентом и «развратниками» нет никакой связи. Наш таинственный враг пытается расшевелить рабочих, зачем ему «развратники», эти беспечные аристократы?
— Ты читаешь мои мысли, Алджи!
Внезапно Суинберн застыл и с недоумением посмотрел на своего друга.
— Призрак, — сказал он. — Над уличным певцом. Ты его заметил?
— Вполне отчетливо.
— На мгновение он как бы затвердел, и я увидел высокого сутулого человека с длинной бородой. Клянусь, на нем были очки в проволочной оправе. И я чувствую, что видел его раньше.
— Ты считаешь, что за призраком стоит реальный человек?
— Да. Я уверен, что этот клуб дыма напомнил мне кого-то, с кем я пересекался раньше, но теперь, хоть убей, не вспомню, кого. Еще на ум лезет какое-то имя — что-то вроде Бойл… или Фойл…
— Алджи, постарайся вспомнить: это может оказаться чрезвычайно важно!
Спенсер потер рукой голый череп:
— Босс, а я могу чем-то помочь?
— Спасибо, Герберт, да, конечно. Твоя невосприимчивость и твоя, не обижайся только, отвратная внешность позволяют тебе свободно бродить в толпе. Я бы хотел, чтобы ты внимательно глядел по сторонам, высматривал привидения и — это очень важно! — установил бы те улицы, где они появляются особенно часто.
— Уже бегу, босс!
— Только сперва заверни к мисс Мэйсон и купи мне кое-что.
Бёртон объяснил Спенсеру, что́ надо купить, и снабдил его достаточной суммой.
— Уже без четверти восемь, Ричард, — пропищал Суинберн. — Что скажешь, если мы отправимся в Клуб Каннибалов и поболтаем с Монктоном Мильнсом? [109]Он намного лучше меня в курсе того, что делается у «развратников». А потом можешь меня загипнотизировать.
— Отличная мысль! Возьмем пенни-фартинги: не хочу идти ночью по городу, в котором рабочие вооружены булыжниками.
Через полчаса Герберт Спенсер отправился в ЛЕСБОС на Орандж-стрит. Тем временем Бёртон и Суинберн спустились в цокольный этаж, где хозяйничала миссис Энджелл. Суинберн остался у задней двери, а Бёртон тихонько постучал в гостиную. Голос пожилой леди разрешил ему войти, и он сунул голову внутрь:
— Я лишь хотел узнать, как вы себя чувствуете, матушка Энджелл, — сказал он. — Надеюсь, вы ничего не будете нам готовить? Было бы очень мило с вашей стороны, если бы вы так и сделали!
— Я в порядке, Ричард, не о чем беспокоиться. Царапина на бедре, вот и всё. Как там малышка Элси?
— Доктор Штайнхауэзер дал ей успокоительное — она спит в гостиной и не проснется до утра. Я послал сообщение ее родителям — скоро они ее заберут. Так что сегодня вечером вам ничего не надо делать. Только отдыхайте, моя дорогая, и, если вам что-нибудь понадобится, зовите Адмирала Лорда Нельсона.
— Так и сделаю. Благодарю вас, Ричард.
Бёртон вернулся к Суинберну, и они вдвоем отправились в гараж. Через несколько секунд они выехали на Уиндем-мюз и направились к Лейстер-сквер. В чистом вечернем небе, темном и глубоком, уже мерцало несколько звезд. Легкий ветерок бесцельно и лениво шевелил теплый воздух. Ленты пара медленно вились вдоль мостовой, иногда приподнимаясь, как змеи, готовые к удару. Они неохотно отползали прочь от изредка проезжающих карет и паросипедов, а потом возвращались обратно.
— Куда же все подевались? — проорал Суинберн, пытаясь перекричать пыхтение мотора своего пенни-фартинга.
— Скорее всего, дрожат за дверями, закрытыми на все замки, — ответил Бёртон. — Или отдыхают после тяжелого дня мятежа.
— Ну и ну, сколько битых окон! Словно сквозь город пронесся торнадо…
— Лучше гляди, куда едешь: на дороге могут быть обломки… Эй! Ты куда?
— Давай сюда: срежем! — провизжал поэт, внезапно свернув в узкий переулок.
— Черт побери, Алджи, что ты затеял?
— За мной!
В боковой улочке пар оказался намного гуще: это было плотное молочно-белое одеяло, очень похожее на то, которое поднималось над Карачками в Тичборн-хаусе. Верхний слой пелены колыхался на уровне сидений паросипедов — примерно на высоте головы человека среднего роста, — и два пенни-фартинга, грохотавшие сквозь нее, оставляли за собой расходящийся след, словно катер на воде. Яркие газовые лампы подсвечивали белый туман, стены и углы зданий на другой стороне переулка отбрасывали резкие тени.
— Давай помедленнее, Алджи, а то я не вижу мостовую. Ты уверен, что знаешь, куда ехать?
108
Суфии — последователи суфизма, мистического течения в исламе (с конца IX века): исповедуют крайний аскетизм, культ бедности и безмолвную молитву.
109
Ричард Монктон Милнс, лорд Хаутон (1809–1885) — британский политический деятель и поэт. Приятель И. С. Тургенева.