— Призраки? — возбужденно спросил Суинберн. — Что за призраки? Откуда?
— Герберт думает, что он видел фигуры в тумане, — объяснил Бёртон.
— Изтумана, — поправил его философ.
— А стук? — спросил поэт. — Откуда он шел?
— Стук?
— Как, ты его не слышал? Стучали или в этой комнате, или в следующей, но перестали, как только я вошел в коридор.
— Хм-м, — проворчал Бёртон. — Да, в этом доме странная атмосфера, и я не могу ее объяснить. Однако сейчас вроде всё успокоилось. Герберт, почему бы тебе не вернуться в кровать? Нет никакого смысла не спать нам всем. Алджи и я покрутимся здесь еще пару минут, но, думаю, на сегодня вечеринка закончена.
— Твоя правда, босс, сдохнуть мне на этом месте! Я готов слушать чертов храп каждый день — только бы не видеть треклятых призраков!
Часом позже Бёртон лежал в кровати, пытаясь понять, что он в точности испытал. Какая-то форма месмеризма? [71]Или дурманящий газ, как он предположил у Брандльуида? Но как объяснить внезапную порчу пружин в часах и в фонаре? И как объяснить ауру зла, наполнившую музыкальную комнату? Она исчезла с приходом Суинберна, потом они оба обошли дом и не встретили никого.
Он заснул.
Было уже позднее утро, когда Бёртон и Суинберн спустились. Богль сообщил им, что полковник Лашингтон вместе с адвокатом семьи Тичборнов ждет их в библиотеке. Войдя, они увидели двух джентльменов, стоящих у камина, и были поражены мрачным выражением их лиц.
— Новости, — объявил полковник. — Плохие. Прошлой ночью вдова леди Анриетта-Фелисите почила с миром в своих апартаментах. В Париже.
— Причина смерти? — спросил Бёртон.
— Сердце остановилось. Возраст, без сомнения. Она уже давно болела. — Он перевел взгляд на Суинберна, потом опять посмотрел на гостей. — Прошу меня простить, я забыл вам представить. Учтивость прежде всего. Хм-м. Забывчивость. Джентльмены, это мистер Генри Хокинс. Адвокат. Он защищает семью от Претендента. Мистер Хокинс, позвольте представить вам сэра Ричарда Бёртона и мистера… м-м-м…
— Алджернона Суинберна, — вздохнул Суинберн.
— Рад встрече, — сказал Хокинс, вышел вперед и пожал им руки. Это был человек среднего роста и самого обыкновенного вида; его бесцветное лицо совсем не соответствовало его репутации. Бёртон слышал о «висельнике Хокинсе» и знал, что его перекрестные допросы в суде считались чрезвычайно резкими, даже «дикими», как говорил кое-кто. Намек на это содержался в следующих словах Хокинса:
— Конечно, смерть вдовы — скорее удар по нашим оппонентам, чем по нам. Признание матери, произнесенное лично, было бы очень трудно опровергнуть в суде. Теперь же мы сможем представить его как вздорный слух.
— А этот человек, утверждающий, будто он ее сын, был с ней в момент смерти? — спросил Бёртон.
— Нет. Он уже в Лондоне. А сюда приедет завтра днем.
— Что с сэром Альфредом? — вмешался Суинберн. — Ему уже сообщили?
Полковник Лашингтон кивнул:
— Час назад. Боюсь, это сильный удар по его нервам. Сейчас с ним Дженкин. Как ваш ночной патруль? Вы повстречали мышь, то есть леди Мабеллу?
— Прошу прощения, о чем речь? — спросил Хокинс.
— О, обычная чепуха о проклятии Тичборнов, — ответил Лашингтон. — В высшей степени вздор и галиматья, вне всякого сомнения! Молодой Альфред вбил себе в голову, что дом посещает призрак. Можете себе представить? Призрак, будь я проклят!
— Ну и ну! Необходимо не дать ему упомянуть об этом в суде. После этого никто не поверит ни одному его слову!
— А вдруг это правда? — спросил Суинберн. Бёртон ткнул поэта пальцами под ребра.
— Нет, полковник, — ответил Бёртон, — я не видел призрака женщины, плавающего в воздухе, и, откровенно говоря, даже не ожидал увидеть. Однако и на склоне холма, и на озере я видел великолепный ползучий туман.
— Ах, да, — сказал Лашингтон, — самый обыкновенный случай. Туман, вот и всё. Он поднимается с Карачек и сползает вниз. Покрывает озеро.
— Очень интересно! — воскликнул Бёртон. — Он что, образуется только над Карачками? Не над другими пшеничными полями?
— Так оно и есть. Тот самый случай. Странно, если подумать. Не знаю, почему. Что-то, связанное с положением полей, возможно. Вы ели?
— Нет.
— Как и мистер Хокинс. И, если подумать, я тоже. Полагаю, завтрак не помешает, даже такой поздний. Что вы скажете? Чашка чая, по меньшей мере, да? Поддерживает силы.
Позже, когда Лашингтон и Хокинс работали в библиотеке над судебным делом, Бёртон и Суинберн сидели в курительной и обсуждали поэму Тичборна.
— Я совершенно уверен, что «чернющий глаз, как у самой Мабеллы»— это ссылка на Глаз Нага, — объявил Бёртон.
— Не могу не согласиться, — сказал Суинберн. Потом передразнил Лашингтона: — Или нет? Я не знаю!
— Прекрати, Алджи.
— Конечно. Или конечно нет. В зависимости от обстоятельств.
Бёртон вздохнул и, безнадежно покачав головой, продолжал:
— И, как мне кажется, значительная часть первой строфы относится к Карачкам.
Суинберн кивнул:
— «Миледи»и «скован цепью Дара».Быть может, «покрыт слезами, что из глаз текут»— это намек на туман?
— Не знаю. Но мне так не кажется. А что вот с этой строчкой: «От чертовых проклятий не сбежать»?
— Ее проклятие: семья должна выдавать Дар вечно, иначе останется без наследника, — заметил Суинберн. — Но вспомни: Дар привлекал в имение орды бродяг. Может, именно это и имеется в виду: одно проклятие влечет за собой другое?
— Возможно. Но «недовольству бедных нет предела».Недовольству! Почему бедняки должны быть недовольны бесплатным зерном? Нет, Алджи, это не то. — Королевский агент зажег спичку и прикурил от нее уже третью манильскую чируту за день. Суинберн сморщил нос. — Если алмаз закопан под Карачками, — задумчиво сказал Бёртон, — то «побольше ешь, коль хочешь обнажить»становится указанием: обнажишь сокровище, если съешь зерно.
— Или сожжешь его.
— Верно. Но сейчас, когда пшеница только начинает расти, семья ни за что не позволит нам уничтожить урожай — хотя бы из-за того, что тогда невозможно будет выдать Дар. Впрочем, мы ничего не потеряем, если прогуляемся там. Заодно свежий воздух пойдет нам на пользу.
— Это уж точно, — заметил Суинберн, выразительно глядя на зажженную сигару.
Где-то через полчаса королевский агент и его помощник встретились под входным портиком. Оба надели твидовые костюмы, высокие сапоги, теплые матерчатые кепки и взяли с собой трости. Они уже спустились по лестнице, когда их окликнули:
— Эй, джентльмены, вы не будете против, если я к вам присоединюсь?
Оказалось, что это сэр Альфред; его изможденное лицо, красные глаза и седые волосы резко выделялись на фоне темного траурного костюма.
— Вовсе нет, — ответил Бёртон. — Мои соболезнования, сэр Альфред, мы слышали новость.
— Мать жила только ради брата, — ответил баронет. Они спустились к дороге и пошли по ней. — Когда он пропал, она очень быстро состарилась. В последний раз, когда я видел ее, она была очень слаба. И если прохвост, выдающий себя за Роджера, действительно тот, за кого себя выдает, тогда я с полным основанием могу обвинить его в ее кончине. Если же нет — а я по-прежнему считаю, что нет, — тогда я смогу обвинить его вдвойне. Я чувствую, что внутри, в сердце своем, она знала, что этот мужлан — самый обычный самозванец. И умерла от разочарования: я в этом полностью убежден.
— Но разве перед смертью она не утверждала, что ее старший сын вернулся?
71
«Животный магнетизм», передаваемый «флюидами». Термин назван по имени автора этой устаревшей теории, австрийского врача и астролога Фридриха Антона Месмера (1734–1815).