Ответов не было. А когда Мурин пробовал задумываться о них, голова его тяжелела, точно была набита мокрым песком.
«Что со мной такое?» — хотел бы он знать. «Я ли это?»
Может, его и окликали, любезно приглашая присоединиться к завтраку. Господин офицер? Только он не слышал.
Вокруг горячего самовара шел свой разговор. Три немолодых лица отражались в самоваре печеными грушами. Одинаково подрагивали брыли, когда их хозяин или хозяйка принимались жевать кусок калача или пряник. Одинаково вытягивались трубочкой губы, чтобы втянуть горячую жидкость. Чашки то и дело замирали в воздухе, забытые в увлечении предметом обсуждения. Сплетничали.
— Сейчас многие если не разорены прямо, то на грани разорения. Только они этого нипочем не покажут. Мне еще покойная Юхнова советовала…
— Ах, сударь мой. — Дама отняла руку от моськи и прижала к своей пышной груди. — Как покойная? Вы про старую Юхнову?
— Про нее.
— Неужто она померла?
— Недавно схоронили. Вы не знали разве?
— Откуда, сударь мой? Я еще летом к дочери в Казань уехала.
— Бонапартия испугались? — живо и ядовито осведомилась вторая дама. — Да, не все, не все наши помещики обнаружили в себе силу духа и твердую веру в государя и силу русского воинства, чтобы остаться в своих имениях и разделить судьбу отечества. Но только тот, кто вкусил горечь лишений, по-настоящему утоляет себя теперь сладостью любви к отечеству. Не так ли?
Она гордо выпрямилась. Дама с моськой несколько растерялась. Захлопала глазами, осмысляя новое положение вещей. Мир определенно изменился. Те, кто остались и «разделили судьбу отечества», претерпев невзгоды, сбились в партию себе подобных и выказывали презрение тем, кто при известии о нашествии поспешил убраться подальше и переждать исторические события в покое и даже удобстве. Моська, почувствовав напряжение своей госпожи, подняла кудлатую голову и сказала: «р-р-р-р».
— Вовсе я не испугалась, — виновато засуетилась дама из «уехавших», поглаживая собачку. — Я верила в государя. А дочь моя на сносях тогда была, вот и попросила приехать. Я желала остаться в имении и довериться силе нашего воинства. Но дочь так настаивала, умоляла, известное дело, в ее положении, не могла же я ей отказать. Я же мать!
— Да я вас и не обвиняю ни в чем, и никто вас здесь не обвинит, — пожала тощими, вернее, отощавшими плечами дама из «оставшихся».
Тон ее говорил: обвиним, и еще как. За месяцы войны они пережили столько, что теперь желали дать выход своим чувствам и обрушить их на тех, кто ничего подобного не пережил. Чтобы у бедной беглянки не осталось в этом сомнений, она добавила елейно:
— Как можно обвинять кого-то в естественных проявлениях человеческой природы?
— Это в каких же? — с вызовом спросила дама с моськой.
— Как говорится, рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.
Дама с моськой стала пунцовой.
— Вы, сударыня… — начала она, а вторая дама изготовилась.
Стало ясно, что вот-вот полетят пух и перья. Но господин в жилете дипломатически поспешил подсунуть этим фуриям другую тему:
— О! Так, значит, вы еще не слыхали о странной смерти Юхновой?
Обе обернулись на него.
— Странной? — ответила дама с моськой.
— Ах, ну и померла, так что ж? — отмахнулась худая дама. Но Модест Петрович не сдался так легко:
— Не просто так она померла.
— Мы все когда-нибудь помрем. Царствие ей небесное.
— Отправиться в царствие небесное ей кое-кто помог.
Дама с моськой наконец сообразила, что ей бросили спасительный круг, и вцепилась в него обеими руками:
— Что вы такое говорите? Помогли? Кто? Как?
Модест Петрович скроил значительную физиономию:
— На этот счет у нас говорят, конечно, разное.
— Кэль кошмар… Что ж говорят?
— А вы бы не повторяли сплетни, Модест Петрович, — недовольно перебила худая дама.
— Это не сплетни. Мне доктор Фок сказал.
— Однако, — худая дама отняла от губ чашку. Мизинец оттопырен, тон не вызывал сомнений. От него стыл чай. — Доктор Фок?
— Уж доктора в таких вещах разбираются.
— Однако. Не очень-то мило со стороны доктора Фока так поступать. Он получает доступ в дома к страждущим людям в их слабости, а потом носит по городу сплетни о своих пациентах. Непременно дам ему это понять!