— Так почему ты все-таки убил его? — спросил Дэйв с отчаянием в голосе.
— Да слушай же, — ответил Джимми тоном, каким делают внушение четырехгодовалому ребенку. — Из-за принципа. Мне было двадцать два года, я был вдовцом с пятилетним ребенком на руках. Я два года жил вдали от жены. А этот проклятый Рей? Ведь, черт возьми, он же отлично знал правило номер один в нашем деле — не предавать друзей.
— Джимми, но почему ты думаешь, что и я поступил так же, как Рей? — спросил Дэйв. — Скажи?
— Когда я убил Рея, — ответил Джимми, — я почувствовал себя, как бы это сказать, выпотрошенным. Я чувствовал себя так, как будто Бог смотрел на меня, когда я потащил его вниз и свалил его тело в воду. А Бог, видя это, только качал головой. Это, конечно, не было сумасшествием. Он чувствовал всего лишь отвращение, но это его не удивило. Я думаю, он воспринял это так, как воспринял бы то, что ты наказываешь щенка за кучу, оставленную на коврике. Я стоял как раз чуть позади того места, где ты стоишь сейчас и наблюдал за тем, как Рей тонул. Понимаешь? Его голова в последний раз показалось над водой, и я припомнил, как ребенком размышлял о том, что, если ты достигнешь дна некой толщи воды и сможешь пройти сквозь дно, твоя голова окажется в космическом пространстве. Так я представлял себе земной шар, понимаешь? Поэтому, где бы я ни оказался, моя голова проткнула бы земной шар и попала бы в космическое пространство с его звездами и чернотой ночи, а я бы просто падал, падал в космическое пространство, уплывая прочь от земли, и миллионы лет плавал бы в этой холодной бездне. И вот я снова подумал об этом, когда Рей скрылся под водой. Я подумал, что он будет опускаться все ниже и ниже, пока не пробьет дыру в нашей планете и не окажется в космосе, в плавании продолжительностью в миллионы лет.
— Я понимаю, — сказал Дэйв, — ты задумал что-то подобное и сейчас, но ты не прав Джимми. Ты думаешь, что я убил Кейти, так? Скажи, ты так думаешь?
— Лучше помолчи, Дэйв, — махнул рукой Джимми.
— Нет, нет, нет, — закричал Дэйв, замечая, что рука Вэла сжимает пистолет. — Я абсолютно ни при чем. Я не имею никакого отношения к смерти Кейти.
Они хотят убить меня, вдруг дошло до Дэйва. О, Господи, нет, только не это. Ведь смерть — это нечто такое, к чему надо подготовиться. Нельзя же просто выйти из бара, потому что тебя тошнит, а потом, оглянувшись, понять, что это, конец твоей жизни. Нет. Ведь мне надо идти домой. Мне надо уладить дела с Селестой. Мне надо хоть что-нибудь съесть.
Джимми сунул руку в карман и вытащил ее оттуда вместе с ножом. Его рука слегка дрожала, когда палец нажал на фиксатор и из рукоятки выскочило лезвие. Дэйв перевел взгляд на лицо Джимми — подбородок и нижняя губа тоже дрожали. А это сулило надежду. Только бы не опустить руки, только бы не впасть в апатию. Надежда есть.
— В ту ночь, когда убили Кейти, Дэйв, ты пришел домой весь в крови. Ты придумал две разные истории о том, как ты повредил руку; твою машину видели возле «Последней капли» как раз в то время, когда оттуда выходила Кейти. Ты наврал копам, да ты врал всем подряд.
— Послушай, Джимми. Пожалуйста, посмотри на меня.
Джимми стоял перед ним, опустив глаза и глядя в землю.
— Джимми, я действительно был в крови. Я бил кого-то, Джимми. Бил изо всех сил и покалечил.
— Ой, да ты никак собрался рассказать историю о том, как тебя пытались ограбить? — спросил Джимми.
— Нет. Это был растлитель детей. Он занимался в машине сексом с мальчиком. Он же был вампиром, Джим. Он же травил ядом этого ребенка.
— Так это не было ограблением. Это был кто-то, как я понимаю, кто совращал ребенка. Понятно, Дэйв. Все так. И ты убил этого человека?
— Да. Ну, я… я и тот Мальчик.
Дэйв и сам не мог понять, зачем он это сказал. Ведь он никогда не говорил о Мальчике. Да и нельзя было об этом говорить. Люди не поняли бы. Возможно, это снова был тот самый страх. Наверное, Джимми нужно было заглянуть в его голову, чтобы понять, о чем идет речь; да, в голове сейчас сумбур, но смотри, Джимми, смотри. Пойми же, я не тот, кто может убить невиновного.
— А тогда, ты и ребенок, которого совратили, пошли и…
— Нет, — резко прервал его Дэйв.
— Что нет? Ты же сказал, что ты и тот мальчик…
— Нет, нет. Забудь об этом. С моей головой иногда творится черт знает что. Я говорю…
— Ладно, хватит, — перебил его Джимми. — Значит, ты убил этого совратителя детей. Ты рассказываешь мне об этом, но своей-то жене ты этого почему-то не сказал? По-моему, ей-то ты должен был рассказать все в первую очередь. И рассказать прошлой ночью, когда она сказала, что не верит в твою сказку про ограбление. Не понимаю, почему не рассказать ей? Дэйв, ведь многих людей совершенно не колышет, если растлителя детей кто-то пришьет. Твоя жена думает, что ты убил мою дочь. И ты хочешь, чтобы я поверил в то, что тебе выгоднее? А если бы она поверила твоему первому рассказу, а не тому, что ты пришил какого-то педофила. Объясни мне это, Дэйв.
Дэйв готов был сказать: я убил его, потому что боялся, что сам становлюсь таким же. Если бы я съел его сердце, я бы стал таким, как он, и его дух перешел бы в меня. Но я не могу сказать об этом вслух. Я не могу говорить им такую правду. И я помню, как поклялся, что с сегодняшнего дня больше не будет никаких тайн. Но сейчас я понял, что это должно остаться тайной, и не важно, сколько раз мне придется солгать, чтобы сохранить эту тайну.
— Ну так давай же, Дэйв. Скажи мне, наконец, почему. Почему ты не смог сказать своей жене правду, ну?
— Я не знаю, — ответил Дэйв, ничего лучшего он сейчас не мог придумать.
— Ты не знаешь. Прекрасно, но ведь в той сказочке ты и мальчик — который был как бы тобою в детстве? — ты и он пошли и…
— Нет, только я один, — перебил его Дэйв. — Я убил это безлицее существо.
— Кого, черт подери? — переспросил Вэл.
— Да этого типа. Педофила. Я убил его. Я. Один я. На парковке у «Последней капли».
— Я что-то не слышал о том, чтобы какого-то мужчину нашли убитым около «Последней капли», — сказал Джимми, многозначительно глядя на Вэла.
— Пусть этот чертов мешок с дерьмом наконец-то объяснит в чем дело, Джимми. Он вешает нам лапшу на уши, а ты и рад?
— Нет, — возразил ему Дэйв. — Я говорю правду. Клянусь своим сыном. Я засунул тело этого мужчины в багажник его машины. Что случилось с машиной, я не знаю, но, ей-богу, я сделал это. Джимми, я хочу увидеть свою жену. Я хочу наконец начать жить своей жизнью. — Дэйв, подняв голову, посмотрел в темноту, зиявшую под мостом; его ухо уловило шелест шин автомобилей, мчавшихся домой; глаза с тоской смотрели на желтые отблески их фар. — Джимми! Пожалуйста, не лишай меня этого.
Джимми в упор смотрел на Дэйва, и Дэйв увидел в его глазах свою смерть. Она жила внутри Джимми, жила, как те самые волки. Дэйв так хотел посмотреть им в глаза. Но не мог. Близость смерти не дала ему возможности сделать это. Сейчас он стоял здесь — стоял, и его ноги попирали земную твердь, сердце стучало и гнало по телу кровь, мозг по нервам посылал команды мышцам и органам, железы, вырабатывающие адреналин, старались во всю — и в любую секунду, возможно, даже в следующую за этой, лезвие ножа вонзится ему в грудь. И возникшая боль принесет с собой уверенность, что его нынешняя жизнь — его жизнь, а заодно и то, как он видит мир, как он ест, занимается любовью, смеется, как он прикасается к людям и вещам, как от него пахнет, — закончится. У него не достаточно смелости, чтобы принять это безропотно. Он будет молить о пощаде. Он будет делать все, что они от него потребуют, только бы они не убивали его.
— Я думаю, Дэйв, что ты двадцать пять лет назад сел в ту машину, а потом вместо тебя вернулся кто-то другой. Я думаю, у тебя что-то вроде мозговой горячки, — сказал Джимми. — Ведь ей было всего девятнадцать лет. Понимаешь, девятнадцать? И она никогда не сделала тебе ничего плохого. Ведь ты даже нравился ей. И ты подлейшим образом убил ее? За что? Жизнь тебя доконала? Потому что красота для тебя, словно нож в горле? Потому, что я не полез в ту машину? Так почему все-таки? Просто ответь мне, Дэйв. Скажи, ну скажи мне, — настаивал Джимми, — и живи дальше.