Роберт ушел в зал, а через полчаса появился Ян. Он неплохо поработал над текстом. Каждая строчка была каким-то особым методом вывихнута, чтобы ее прочла не русская жена Арагона и сестра Лили Брик Эльза Триоле, а какая-то другая персона. Авторы не сразу заметили, что над их адресом было начертано: «Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу». Шалимов с явным удовольствием удалил эту поправку. Тушинский ее вернул. С некоторым даже отчаянием он настаивал, что без этой поправки письмо теряет смысл. В конце концов решили оставить два адреса.
К концу дня было собрано двадцать шесть подписей, включая и Тушинского. Среди прочих также фигурировал и подгулявший в столице Боря Головкин. Очевидно, вылечился по старому русскому способу: стакан в брюхо и рюха в ухо.
Через день текст открытого письма Брежневу, копия Арагону, уже передавался «по рупорам», то есть по клеветническим программам подрывных радиостанций: Би-би-си, ГолосАм, Свобода и НемВолна. И как этот текст попал в такие странные учреждения, никто не мог понять.
1968-й; тянется август, середина, ночь
Фрондер
Совершив путешествие на два года назад, мы возвращаемся к Ваксону, сидящему на заброшенной скамье в глухомани литфондовского парка. Только что вдали по аллее прошли два высоких друга. Свернули направо. Голос Яна долетел через массив акаций: «Спроси меня, могу ли я ее понять: не знаю!» И все затихло. Почему я их не догнал? В прошлом году этого бы не случилось. В прошлом году я бы их, моих друзей, запросто догнал и мы бы вместе стали хохмить и подтрунивать друг над другом. Что-то изменилось за два года, за год. Эти посиделки были подсознательной попыткой что-то восстановить, но что-то изменилось и после посиделок. Мы идем в разных направлениях. Ян и Роб влекутся в категорию «хороших ребят», а он подтягивается к «категорически не очень хорошим». Поэтический монолог становится терпим, в то время как восстановление полифонического романа вызывает все большее раздражение.
Между тем из-за массы посторонних ночных звуков Ваксон остался глух к тому, что Ян и Роберт только что прошли через серьезную ссору. Первый сказал последнему, что тому надо подумать о своих стихах. Вот сегодня он прочел сильные, жесткие тексты, а в то же время его сборники нафаршированы трескучей риторикой. Подумай об этом, старик. Роберт разозлился. Какого черта ты вечно становишься передо мной в позу нравоучителя? На этом они разошлись в разные стороны.
Череда не очень приятных мыслей Ваксона была прервана приближением легких шагов. Кто-то поднял ветви и стал светить в его нишу своими глазами. И чей-то мгновенно будоражащий голос произнес: «Привет, Вакса! Ты что здесь делаешь один в такой гордой позиции?»
Подошла и села на скамейку не кто иная, как Ралисса Кочевая. Пахнуло терпкой алкогольной смесью. И он смешался: они никогда не общались на «ты». Вообще никак не общались. Нинка и Мирка как-то исключали общение с этой замужней девушкой. Ну что ж, надо принимать мяч.
«Привет, Ралисса! А ты что бродишь одна, когда так много мальчиков бродят поодиночке?»
Она хохотнула. «Помнишь, у Нэлки? „Двенадцать мальчиков, а может быть, и больше, а может быть, и меньше…“»
«Чем тринадцать, — продолжил он. — Неужели ты целый месяц будешь здесь одна? А где же лауреат пребывает?»
«Эта сволочь отправилась в Прагу. Я ему сказала, что если он поедет в Прагу, я уеду в Коктебель. Но ему, конечно, Партия дороже жены».
«У него это в комплекте, I believe», — вякнул Ваксон.
«Что? — вскричала она. — In what you believe, s.o.b.?»
«В комплекте партия и жена. Без партии у него бы не было такой классной жены».
«Вакса, перестань хамить! Надо же, хамит и еще комплименты преподносит, — она стала возиться в огромных карманах своих удивительных штанов, не нашла искомое и хлопнула себя в досаде по коленке. — Дай-ка сигарету. Мерси. Фу, как ты такое говно куришь?»
«Кубинские, почти как французский „Житан“».
«Все равно говно, — хохотнула она. — Но курить можно. Как у тебя в какой-то повести написано: хорошего мало, но привыкнуть можно».
Этот ее хохоток повергает в смятение окружающих мужиков. Он и сам чуть ли не повергался то ли в смятение, то ли в сомнения всякий раз, когда случайно этот хохоток долетал до ушей. Мелькала мысль: схватить ее за руку и вместе дать деру.
«Ты знаешь, Вакса, когда Роберт сегодня читал своих „Парней с поднятыми воротниками“, я обвела глазами почтенное собрание, чтобы понять, есть ли тут такие. Там вообще-то были такие и ты среди них. Вот ты, наверно, точно такой был в 1956 году. Такой вроде Збышека Цибульского в „Пепле и алмазе“. Да и сейчас ты такой, фрондер Ваксон».