Выбрать главу
О, нашей молодости споры! О, эти взбалмошные сборы! О, эти наши вечера! На чайных блюдцах горки пепла, И сидра пузырьки, и пена, И баклажанная икра! Здесь разговоров нет окольных, Здесь скульптор в кедах баскетбольных Кричит, махая колбасой, Высокомерно и судебно Здесь разглагольствует студентка С тяжелокованной косой.

Всякий обожатель тогдашней поэзии поймет, что погоду тут делают не детали сборища, а его новые рифмы: «пепла — пена», «судебно — студентка». А вот и из самой высокомерной студентки, Нэллы Аххо:

Мы жили весело и шибко. Входил в заснеженном плаще. И вдруг зеленый ветер шипра Вздувал косынку на плече.

Надо ли говорить о том, что Нэлла и Ян, одержимые, как и все прочие юнцы, таинственной страстью новых стихосложений, на пару лет зарифмовали свои нерифмующиеся имена.

В те времена поэтическая слава возникала по принципу тандемов. Завсегдатаи поэтических вечеров, как под крышей, так и под открытым небом, обычно говорили «Эр — Тушинский», как будто это был один двуглавый поэт. Они и впрямь были тогда неразлучны, и Роберт тоже был искателем новых рифм, основанных на фонетической близости.

Мы судьбою не заласканы, Но когда придет гроза, Мы возьмем судьбу за лацканы И посмотрим ей в глаза. Скажем: «Загремели выстрелы. В дом родной вошла беда… Надо драться? Надо выстоять?» И судьба ответит: «Да».

Всякому видно, что формальный поиск в этих строфах выгодно приглушает привычную эровскую риторику.

Среди участников подвальных бдений был и еще один тандем, который назывался «Анкратов — Арабаров». Кто-то из этих двух был автором хорошо известной строфы:

Весна была такой молоденькой, Такой задорной и бедовой! Она казалась нам молочницей С эмалированным бидоном.

Двое этих юношей были в буквальном смысле неразлучны. Вдвоем они посещали не только подвал, но и большой переделкинский дом своего кумира Бориса Леонидовича Пастернака. Тот их привечал, как и многих других молодых. Нарастание поэтического жара казалось ему явлением нового Ренессанса. Однажды, уже в разгаре всенародного беснования по поводу «Доктора Живаго», тандем прискакал к опальному классику и встал перед ним на колени. Борис Леонидович, дорогой, в Литинституте затеяли позорную демонстрацию против вашего «отступничества». Мы любим вас всей душой, однако если мы не придем, нас отчислят из института. Умоляем, разрешите нам пойти на эту чертову демонстрацию! Он разрешил.

В подвал нередко залетал и тот, кто ни в какие тандемы не годился, тот, кто в гордом одиночестве описывал поэтические параболы, Антон Андреотис. Позже он напишет: «Нас мало, нас, может быть, четверо», а в те времена он был уникален, как язык у колокола.

Кока-кола! Колокола! Вот нелегкая занесла!

Ведь это именно ему, тощему как Мандельштам и храброму как Гумилев, выкрикивала в сигаретном дыму девушка Нэлла Аххо с ее тяжелокованной, а может быть, и скрученной из темной меди, косой:

Люблю смотреть, как прыгнув на балкон, Выходит мальчик с резвостью жонглера. По правилам московского жаргона Люблю ему сказать: «Привет, Антон!»