– Не стану отрицать, – вмешался Барадье, – что в этом объяснении есть некоторое правдоподобие. Во всяком случае, нет сомнений, что люди, нанесшие этот удар, не остановятся ни перед чем. Вот почему надо быть крайне осторожными. Нам пока не следует ни менять наших привычек, ни вмешиваться в работу правосудия. Следует дождаться момента, когда убийцы генерала перестанут остерегаться, – это самая правильная тактика. Марсель вернется в Ар…
– Не раньше, однако, чем повидаюсь с Женевьевой… – не замедлил сказать молодой человек.
– Разумеется. Ты переночуешь дома и уедешь с утренним поездом. Твои мать и дядя будут очень рады провести с тобой несколько часов, – проговорил Барадье-старший.
– А отец? – спросил с улыбкой Марсель.
– И отец, конечно. Я поднимусь с тобой к матери. А ты, Граф, останешься в конторе?
– Да, пока не подпишу всех бумаг… Потом схожу домой и вернусь к обеду.
Отец и сын поднялись в квартиру. В передней они, к своему удивлению, увидели выездного лакея.
– У матушки кто-то есть, – заметил Барадье-младший. – Странно… Сегодня она не принимает.
Миновав коридор, они вошли в маленькую гостиную мадам Барадье. Та сидела у окна и выглядела чем-то озабоченной.
– Как, ты тут? – спросил супруг. – Я думал, что у тебя гости.
– Гостья приехала не ко мне, – последовал ответ.
– То есть как? Стало быть, к мадемуазель Тремон? – удивился банкир.
– Да, к ней, – смутившись, ответила мадам Барадье.
– Но что с тобой? – спросил банкир. – В чем дело?
– Видишь ли, эта особа – подруга Женевьевы… Она приехала, чтобы выразить ей свои соболезнования… Приехала одна, в сопровождении лакея, поскольку отец ее не может к нам явиться…
– Так это? – начал Барадье.
Жена не дала ему договорить:
– Да, друг мой, это мадемуазель Лихтенбах.
Наступило молчание. Марсель подошел к матери и обнял ее, продолжая смотреть на отца, который, встав у камина, пытался прояснить смысл этого нежданного визита.
– Какова она, эта гостья? – спросил Марсель.
– Признаюсь, я ее не рассмотрела. Когда доложили о ее приходе, я немного растерялась. Мне показалось, что она высокого роста и недурна собой… В особенности поразил ее голос – чистый, мелодичный.
– И давно она тут? – продолжил расспросы молодой Барадье. – И сестра моя присутствует при этом свидании?
– С полчаса, полагаю. Она не могла удалиться: это было бы бестактно.
Не слушая сына, Барадье задумался.
– Что ей нужно? Зачем Лихтенбах прислал ее? – пробормотал он.
– Чего вы встревожились? Матушка смертельно бледна, а ты красен как рак. И все это из-за того, что девушка пришла утешить свою подругу по пансиону!
Барадье бросил на сына косой взгляд и раздраженно воскликнул:
– Ты дурак! Ты ничего не понимаешь.
В эту минуту дверь отворилась, и на пороге появилась Амели.
– Матушка, мадемуазель Лихтенбах желала бы проститься с тобой.
Как только дверь захлопнулась, банкир опустился на стул, который только что освободила его жена, и стал прислушиваться к смутно доносившимся голосам. Мадемуазель Лихтенбах, собственно, нельзя было назвать красивой – черты ее лица были неправильны, но прелестные голубые глаза лучились искренностью и добротой. Поклонившись мадам Барадье, она произнесла своим мелодичным голосом:
– Мне не хотелось уходить из вашего дома, не поблагодарив за ласковый прием. Я очень привязана к мадемуазель Тремон и принимаю близко к сердцу поразившее ее горе, но меня утешает мысль, что вы о ней позаботитесь… Надеюсь, вы позволите ей иногда говорить с вами обо мне…
– Благодарю вас, мадемуазель, за ваше отношение к нашей милой Женевьеве и к нам, – сказала мадам Барадье.