– Ты, Коляр? – прошептал незнакомец.
– Здесь, ваше сиятельство.
– Отлично, Коляр, ты верен своему слову.
– Конечно… Ваше сиятельство, только знаете что: не называйте меня больше по имени. У рыжей отличный слух и память, а ваш друг Коляр побывал уже в каторге, где ему и теперь сберегается еще местечко – если, конечно, он вздумает вернуться туда.
– Пожалуй, что ты и прав, но ведь мы одни здесь.
– Нужды нет, а если вам будет угодно перетолковать со мной, то покорнейше прошу вас пожаловать со мной вон под мост, да, кстати, и разговаривать-то будем лучше по-английски. Это премилый язык, и его никто не понимает в Иерусалимской улице.
– Пойдем, пожалуй, – согласился незнакомец, следуя за своим провожатым.
Они вошли под мост и уместились на камне.
– Вот так-то будет гораздо удобнее, – заметил Коляр. – Хотя отчасти и холодновато… но ведь мы, вероятно, не будем разговаривать особенно долго?
– Ты прав, – согласился незнакомец.
– Давно ли изволили пожаловать из Лондона?
– Сегодня в восемь часов, и, как видишь, не терял времени по пустякам.
– Это всегдашняя привычка моего бывшего капитана, – заметил почтительно Коляр.
– Ну, а ты что сделал здесь в эти три недели?
– Набрал маленькое общество…
– Недурно…
– Хотя, признаться вам, для нашего ремесла в Лондоне несравненно больше дельных людей. Я набрал лучших. из здешних, но все-таки нам придется поработать несколько месяцев, чтобы выдрессировать этих гусей. Впрочем, вы, ваше сиятельство, увидите сами.
– Когда же?
– Да хоть сейчас.
– Ты приказал им собраться?
– Да. И если вы захотите, то вы их увидите так, что они не будут вас видеть.
– Пойдем, – проговорил вместо ответа «их сиятельство» и; встал с камня.
– Одно только, – возразил было с замешательством Коляр, но незнакомец его тотчас же перебил:
– Что там еще?
– Если мы не сойдемся?
– Сойдемся.
– Гм! Я ведь уже стар, ваше сиятельство. Мне надо подумать о старости.
– Ты прав, но я не стою за ценой. Сколько тебе нужно?
– Пустяки: тысяч двадцать пять в год и еще хоть десятую долю с каждого дельца.
– Согласен.
– А об жалованье людям…
– Э, приятель, я знаю твою ловкость, но чтобы говорить об жалованье людям, когда я их не видал…
– И то правда, – согласился, в свою очередь, Коляр.
– Ну, идем же. Сколько их?
– Десять человек. Довольно ли?
– Покамест – да. Потом увидим.
Коляр и его капитан вышли на набережную и вошли в лабиринт кривых переулков.
– Тут, капитан, – проговорил наконец Коляр, останавливаясь в Змеиной улице, перед старым большим домом с закрытыми ставнями.
Коляр поспешил – вложить ключ в замок двери и, отворив ее, прошел в узкий и темный коридор.
– Вот и наша агентура, – проговорил он и осторожно запер за собою дверь.
Вслед за этим он высек огонь и засветил маленький фонарь.
В конце коридора находилась лестница, у которой вместо перил висела грязная, засаленная веревка.
Коляр и капитан поднялись на второй этаж.
– Отсюда, ваше сиятельство, вы будете иметь полную возможность оценить моих молодчиков.
И, оставив капитана одного впотьмах, Коляр прошел с фонарем в ближайшую комнату, которая прилегала к площадке, и почти вслед за этим капитан увидел перед собой свет, мелькнувший из отверстия в стене.
В это-то отверстие, действительно, было очень удобно видеть все, что делается и говорится в этой комнате.
Капитан начал с того, что осмотрел ее меблировку, напоминавшую собой гостиную мещанина средней руки.
– Вот, – сказал Коляр, возвратясь через несколько минут к своему начальнику. – Это квартира моего помощника, он известен за удалившегося от дел торговца, который живет с своею женою, как голубь с голубкой.
– А! Следовательно, он женат.
– Да, почти…
– Жена его?..
– Госпожа Коклэ – милейшая особа, – проговорил важно Коляр, – она может быть, смотря по надобности и делу, графиней, княгиней, благотворительницей и вообще всем, чем только понадобится. Здесь, в этой улице, она считается образцом набожности.
– Недурно… Где же сам господин Коклэ?
– Вы его тотчас же увидите, – ответил Коляр и три раза стукнул в потолок.
Почти тотчас же вслед за этим наверху послышался небольшой шум, и вскоре на лестнице раздались чьи-то шаги. В комнату вошел человек лет пятидесяти, лысый, худощавый и с приплюснутым лбом.
На нем был надет старый, истасканный халат с зеленовато-желтыми разводами и на ногах туфли с застежками.
На первый взгляд можно было подумать, что перед вами находится честный, смиренный лавочник, – он даже и улыбался как-то торжественно и простодушно.