Жан Морейль побледнел, заметив волнение Жильберты.
— Неужели это возможно?! — воскликнула изумленная графиня.
— Очень возможно, — сказал Жан Морейль. — Жильберта, давайте займемся чем-нибудь другим…
Но девушка в свою очередь задумалась над чем-то. Лицо ее судорожно сжалось. Она наконец сказала, продолжая думать вслух:
— Нет, в эту ночь я услышала бы звуки свирели… Я ничего не слышала. Ничего!.. Нет, это невозможно! И кто же, в конце концов?.. Я ничего не слышала… Ничьих следов не обнаружили нигде…
— Это не имеет значения. Ты, надеюсь, помнишь, что в Люверси повсюду асфальт. Вокруг замка нигде нет ни гравия, ни песку; вот почему мы не нашли никаких следов и, что еще важнее, не нашли следов ползания…
— Почему вы считаете, что это «еще важнее»?
— Потому, дитя мое, что совершенно невероятно, чтобы какой-нибудь человек желал смерти твоей матери, между тем как роль змеи здесь неоспорима. Если же она не оставила следов на асфальте, то только потому, что на нем не остается следов…
— Верно, — сказали одновременно Жильберта и Жан.
— Ну, довольно об этом! — весело объявила мадам де Праз, — Жильберта, милочка, я думаю, что нам пора уходить. Ты совершенно оправилась?
— Мерси, тетя. Я могу идти.
— Мне хочется, — сказал Жан Морейль, — чтобы вы унесли какое-нибудь воспоминание о первом посещении вашего будущего дома. Не будем больше говорить об этой лампе. Но… выберите сами. Все, что здесь имеется, принадлежит вам.
Все трое стояли возле витрины. Жильберта подошла к ключам. Ее жесты и взгляды выражали шаловливое лукавство. И она сказала несколько мелодраматически, но с дрожанием в голосе:
— Нельзя ли, Жан, вместо всех этих ключей — ключ от вашего сердца…
— Вот он!
Он шутливо указал на огромный средневековый ключ.
— Не говорите глупостей! — воскликнула Жильберта, нежно ударив его по руке. — Это ключ от подземелий, наполненных золотом и драгоценностями. Тетя!
Хорошо, что ключ от вашего шкафа не так громоздок! Представляете вы себе эту махину у вас на груди!
Мадам де Праз инстинктивно поднесла руку к указанному месту.
— Нет! — продолжала Жильберта, осматривая коллекцию и напевая что-то про себя, желая придать себе настроение, совершенно противоположное истинному. — Ключ от сердца Жана Морейля… Да ну же! Ключ… от сердца… Жана Морейля…
— Вот он! — сказал молодой человек. — Он сделан из всевозможных ключей. Возьмите его.
Он протянул ей маленькое старинное зеркальце, вырезанное каким-нибудь Бенвенуто и украшенное жемчужной каемочкой; потемневшее от времени стекло хранило в своей глубине улыбку Жильберты…
VI. Тревога графини
Клуб этот был маленьким пышным, комфортабельным дворцом. Там царила обычная полутишина, поддерживаемая тяжелыми портьерами и пушистыми коврами, заглушающими звуки.
— Граф де Праз здесь? Я графиня де Праз.
И так как лакей в красных штанах и зеленом фраке выразил легкое сомнение, мадам де Праз сухо добавила:
— Я его мать…
Лакей вежливо поклонился.
— Я посмотрю, здесь ли господин граф.
Он проводил посетительницу в скромную, изящную приемную, носящую мрачную и холодную печать мест, обитаемых исключительно мужчинами.
Через несколько минут швейцар почтительнейше доложил мадам де Праз о том, что граф Лионель находится в зале для бокса и что он просит графиню пройти к нему.
Мадам де Праз последовала за швейцаром через Целый лабиринт коридоров и наконец добралась до зала, обитого сверху донизу черным деревом. Под ногами был коричневый мягкий линолеум.
Лионель вышел из противоположной двери. Он был закутан в какой-то фантастически кричащий капот экзотического цвета. На шее было мохнатое полотенце. На босых ногах — легкие туфли с белыми шнурками. Растрепанные волосы и все лицо в красных пятнах свидетельствовали о какой-то серьезной «взбучке». На руке его была огромная перчатка. Он поспешно завязывал пояс на своем шуршащем кимоно.
— Простите меня, maman, за то, что я принимаю вас здесь. Но ваш визит может изумить хоть кого! Я подумал, что вы хотите сообщить что-нибудь спешное… Что же случилось?
Они уселись в плетеные кресла и глядели друг на друга с минуту: он — как будто смеясь над всеми женщинами вообще и матерью в частности, но в то же время не скрывая любопытства, она — нерешительно и испуганно.
— Что же? — повторил Лионель. — Говорите же!
— Ты, может быть, найдешь, что это глупо… Мне казалось, что я должна предупредить тебя немедленно, не теряя ни минуты… А теперь мне кажется, что поддалась совершенно неосновательным страхам…
— Да скажите же, в чем дело, черт возьми?
— Ты ведь знаешь, что Жан Морейль пригласил к себе Жильберту и меня на чашку чая. Я только что оттуда и отправила Жильберту одну в Нейли, чтобы сейчас же заехать к тебе. Я… я не знаю, как тебе объяснить, как точнее сказать… Представь себе… по поводу одной лампы заговорили о смерти твоей тетки… Ну, словом, мы с Жильбертой рассказали ему про ужасную ночь 19 августа и про все, что было потом… Я не могу тебе точно сказать, какая связь между теми замечаниями и наблюдениями, которые запали мне в голову. Но я твёрдо знаю, что постепенно мною овладела какая-то шальная мысль… Ну, и вот я говорю и ничего не могу сказать… Слушай, Лионель, я тебе задам один вопрос, который тебе, конечно, покажется очень странным… Когда ты был в пансионе, ты никогда не был знаком с индусами? Ты никогда не вступал в какие-нибудь отношения с укротителями змей?
Ошеломленный неожиданным вопросом, Лионель расхохотался.
— Никогда! Да ведь вы бы знали об этом! Никогда в жизни, ни на минуту я не вступал ни в какие отношения с этими людьми! Но что все это значит?
— Это значит, что ты снял с моей души тяжесть, которая чуть не придавила меня.
— Каким образом?
— А таким, что если бы допрос установил противное тому, что ты утверждаешь, на тебя пало бы подозрение…
— В чем? — спросил заинтересованный Лионель.
— В том, что ты впустил змею в комнату тетки и вызвал ее или велел кому-нибудь вызвать ее оттуда после того, что случилось в запертой комнате.
Лионель мгновенно вспылил и перестал смеяться.
— Вы с ума сошли! Или я это слышу во сне? Кто мог бы меня обвинить или заподозрить?
— Возможно, что Жан Морейль. Вот почему, как только эта мысль у меня определилась, как только я почуяла опасность, я поспешила тебя предупредить, чтобы ты знал, как ответить на вопросы, если бы это понадобилось.
— Допрашивать! Меня!
— Ну, конечно, нет. Но в интимной беседе можно многое выведать!.. Впрочем, откуда я знаю, что Жан Морейль собирается углубиться в эту трагедию в Люверси? Он только раза два спросил Жильберту: «Что, если вам доставят эту змею, живую или мертвую?»
— Ну и пусть ее ищет! Пусть найдет! Это и мое самое искреннее желание. Я охотно ему помогу в этом, при случае!
— И я, конечно! И от всей души!
— Но, бедная моя maman, что вас заставляет думать, что кто-нибудь будет копаться в этой истории, станет осложнять ее, искать в ней преступника и к тому еще обвинять меня?
— Все это, дитя мое, я отчего-то вдруг вбила себе в голову. Мать везде видит опасность… Я нахожусь под впечатлением таинственности, которой окружает себя Жан Морейль с его ключами и лампами… Эта таинственность теперь мне показалась совершенно иной: не такой, какую мы до сих пор предполагали. Я уже думала было, что я ошиблась, но теперь вижу, что нет… Когда он заговорил об укротителях змей сразу после того, как разбирали вопрос, замешан ли кто-нибудь в деле смерти твоей тетки…
— Кончайте, maman, вы меня интригуете. Почему вы колеблетесь?
— В первый раз со времени события я разобралась в следующем: если бы кого-нибудь стали обвинять в убийстве твоей тетки, то прежде всего подозрение пало бы на тебя, мой мальчик. На тебя, так как в то время ты уже был мужчиной. Естественно, что на тебя, тем более что после события прошло пять лет и ты не мог бы установить, что ты делал той ночью.
Лионель, с гневным презрением глядевший на мать, воскликнул: