Мисс Говард опустила глаза, и в ее резком голосе появились новые нотки.
— Вы хотите сказать, что я ее любила? Да, это так. Знаете, старая Эмили была большая эгоистка. Она, конечно, делала людям много добра. Но не бескорыстно: всегда требовала благодарности. Она никому не позволяла забывать, как его облагодетельствовала. Поэтому ее не очень любили. Но, кажется, она этого не чувствовала. Со мной — другое дело. Я с самого начала знала свое место. Вы мне платите столько-то фунтов в неделю, и все. Никаких подарков мне не надобно, ни перчаток, ни театральных билетов. Она это не понимала. Даже иногда обижалась. Говорила, что я слишком горда. Я ей пыталась объяснить, но без толку. Зато совесть моя была чиста. Думаю, из всего ее окружения привязана к Эмили была только я. Присматривала за ней, сохраняла ее деньги. Но вот появляется этот бойкий проходимец, и в одно мгновение все мои многолетние старания оказываются напрасными.
Пуаро сочувственно кивнул.
— Мадемуазель, я прекрасно понимаю ваши чувства, но вы напрасно думаете, что мы топчемся на месте. Уверяю, что это не так.
В этот момент появился Джон и, сообщив, что осмотр бумаг в будуаре закончен, пригласил меня с Пуаро в комнату миссис Инглторп.
Поднимаясь по лестнице, он оглянулся и тихо сказал:
— Даже не представляю, что произойдет, когда они встретятся.
Я беспомощно развел руками.
— Я просил Мэри, чтобы она постаралась держать их подальше друг от друга.
— Но удастся ли ей?
— Не знаю. В одном лишь я уверен — Инглторп и сам не испытывает особого желания показываться ей на глаза.
Когда мы подошли к дверям комнаты миссис Инглторп, я спросил:
— Пуаро, ключи все еще у вас?
Взяв у него ключи, Джон открыл дверь, и мы зашли в комнату. Мистер Уилкинс и Джон сразу направились к письменному столу.
— Обычно мама держала самые важные бумаги в портфеле, — сказал Джон.
Пуаро вынул небольшую связку ключей.
— Разрешите мне. Утром я ее на всякий случай закрыл на замок.
— Но она открыта!
— Не может быть!
— Взгляните. — И Джон раскрыл сумку.
— Milles tonnerres![37] — воскликнул пораженный Пуаро. — Как это могло случиться? Ведь оба ключа у меня!
Он наклонился, начал рассматривать замок и вдруг снова воскликнул:
— En voila une affaire![38] Замок взломали!
— Что?!
Пуаро показал нам сломанный замок.
— Но кто это сделал? Зачем? Когда? Дверь же была закрыта! — выпалили мы, перебивая друг друга.
Пуаро уверенно и спокойно ответил:
— Кто? Пока неизвестно. Зачем? Я тоже хотел бы это знать! Когда? После того, как я покинул эту комнату час назад. Что касается закрытой двери, то и это не проблема: к такому незамысловатому замку подходит, наверное, ключ от любой двери в коридоре.
Ничего не понимая, мы с Джоном уставились друг на друга. Пуаро подошел к каминной полке. Внешне он был спокоен, но его руки, по привычке поправляющие бумажные жгуты в вазочке на полке, тряслись.
— Слушайте, — произнес он наконец, — вот как это произошло: в портфеле находилась какая-то улика, возможно совсем незначительная, но достаточная, чтобы навести нас на след преступника. Для него было чрезвычайно важно успеть уничтожить эту улику до того, как мы ее обнаружим. Поэтому он пошел на огромный риск и проник в комнату. Обнаружив, что портфель заперт, преступник вынужден был взломать замок, тем самым выдав свой приход. Он сильно рисковал, следовательно, улика казалась убийце очень важной.
— Но что это было?
— Откуда я знаю! — сердито воскликнул Пуаро. — Без сомнения, какой-то документ. Может быть, листок, который Доркас видела в руках у миссис Инглторп. Но я-то хорош! — в бешенстве прокричал Пуаро. — Старый кретин! Ни о чем не подозревал! Как последний идиот оставил портфель здесь, вместо того чтобы забрать с собой! И вот результат — документ украден и уничтожен… хотя, может быть, у нас пока есть шанс… вдруг документ еще цел? Надо перерыть весь дом!
Мой друг как безумный выскочил из комнаты. Опомнившись, я через несколько секунд бросился за ним, но Пуаро уже исчез.
На площадке, там где лестница разветвлялась на две, стояла миссис Кэвендиш и удивленно смотрела вниз.
— Что стряслось с вашим другом, мистер Гастингс? Он пронесся мимо меня как бешеный бык.
— Он чем-то сильно расстроен, — ответил я уклончиво, поскольку не знал, до какой степени можно было посвящать Мэри в наши дела.
Заметив легкую усмешку на устах миссис Кэвендиш, я попытался перевести разговор на другую тему.