Во-вторых, благодаря принятым нами мерам, цилиндр все еще находится в театре – ведь здание закрыто и охраняется. Эллери, завтра с самого утра мы должны отправиться в театр и перевернуть там все вверх дном. Я не смогу спать спокойно, пока в этом деле не забрезжит какой-то свет.
Эллери помолчал, а потом сказал негромко:
– Все это мне ни капельки не нравится, папа. Цилиндр… Что-то с ним не увязывается, и все! Он снова погрузился в молчание.
– Нет, все-таки все дело – в цилиндре! Надо начинать с него, и мы не промахнемся, папа. В нем вся разгадка, и ты найдешь таким образом решающую ниточку, которая приведет к убийце. Я настолько убежден в этом, что поверю в правильность выбранного нами пути только тогда, когда мы найдем эту шляпу и решительно продвинемся вперед.
Старший Квин кивнул.
– Со вчерашнего утра, когда у меня выдалось время поразмыслить об этой шляпе, я не могу отделаться от ощущения, что мы где-то сбились с верного пути. Сейчас у нас уже вечер среды – и впереди никакого просвета. Мы предприняли все необходимые шаги – и они ни к чему не привели.
Инспектор загляделся на огонь.
– Все запутано просто до безобразия. Все концы у меня в руках, но по какой-то проклятой причине я не могу их свести воедино, чтобы объяснить хоть что-нибудь… Без сомнения, сын мой, главное, чего нам недостает – это решения загадки цилиндра.
Зазвонил телефон. Инспектор вскочил и бросился к нему. Долго и внимательно слушал, что ему говорят, сказал два слова в ответ и положил трубку.
– Кто же этот полуночный болтун, от которого ты только что узнал столько тайн? – усмехнулся Эллери.
– Это был Эдмунд Кру, – ответил Квин. – Ты помнишь, я вчера утром послал его в Римский театр. Он провел там весь вчерашний день и весь сегодняшний. И докладывает, что в помещении театра нет никаких потайных комнат и помещений. Если Эдди Кру, величайший спец по архитектуре и строительству из всех, кто только служил экспертами в полиции, говорит, что тайников в здании нет, на его слова можно твердо положиться.
Он вскочил и обнаружил в углу сидящего на корточках Джуну.
– Джуна! Давай-ка расправляй мою добрую старую кровать! – грозно скомандовал он.
Джуна, состроив уморительную гримасу, шмыгнул вон из комнаты. Квин повернулся к Эллери, который уже снял куртку и принялся развязывать галстук.
– Первым делом пойдем завтра в Римский театр и начнем весь обыск сначала! – решительно сказал инспектор. – И обещаю тебе одно, сын мой: я не позволю и дальше водить себя за нос! Завтра кое-кому не поздоровится!
Эллери с любовью обнял отца за плечи.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«Хорошим детективом нельзя сделаться. Им надо родиться. Как и всякий гений, он – не порождение вышколенной полиции, а выходец из самой гущи народа. Самым замечательным детективом, которого я когда-либо встречал в жизни, был жалкий старый медик, не покидавший южноафриканского захолустья. Вот что составляет суть детектива, действительно великого – разумеется, помимо умения неумолимо следовать правилам логики: недюжинный дар наблюдения, основательное знание принципов работы человеческого ума и умение вчувствоваться в человеческую душу».
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой все вертится вокруг цилиндра
В четверг, 27 сентября, на третий день после преступления в Римском театре, инспектор и Эллери встали ни свет, ни заря и торопливо оделись. Под укоризненным взглядом Джуны, который был вытряхнут из теплой постели и засунут в скромный, но солидный костюм мажордома, они поглощали основательный завтрак. Когда они принялись за анемичные блинчики, Старик поручил Джуне дозвониться до Луи Панцера.
Спустя некоторое время инспектор уже говорил в трубку:
– С добрым утрем, Панцер. Пожалуйста, простите, что поднял вас с постели в столь безбожное время… Мы напали на один важный след и нуждаемся в вашей помощи.
Заспанный Панцер вяло заверил в своей полной готовности оказывать всяческое содействие.
– Вы не могли бы прямо сейчас прийти в Римский театр и открыть его? Я ведь обещал вам, что долго держать театр закрытым не придется. Похоже, вы уже скоро сможете извлечь немалую выгоду из того шума, который поднялся вокруг этого дела. Теперь к вашему театру привлечено всеобщее внимание – вот вам и реклама. Поймите меня правильно – я еще не знаю точно, когда мы разрешим открыть театр снова, но вполне может получиться и так, что мы сможем разрешить вам играть вашу пьесу уже сегодня вечером. Могу я на вас рассчитывать?
– Это просто отлично! – В голосе Панцера чувствовался неподдельный энтузиазм. – Вы хотите, чтобы я немедленно приехал в театр? Я буду там через полчаса, потому что еще не одет.
– Вот и хорошо, что приедете, – ответил Квин. – Разумеется, входить в здание пока никому нельзя, Панцер. Погодите отпирать, пока мы не приедем. И никому ничего не говорите. Все прочее будет сказано уже в театре, при встрече. Погодите-ка секундочку.
Инспектор зажал трубку рукой и вопросительно поглядел на Эллери, который делал ему какие-то отчаянные знаки. Эллери одними губами неслышно произнес какое-то имя, и Старик согласно кивнул. Он снова поднес трубку к уху.
– И еще одно, что я очень попросил бы вас для меня сделать, Панцер. Вы не могли бы пригласить ту любезную пожилую даму – миссис Филипс? Я бы хотел, чтобы мы встретились с ней в театре как можно быстрее.
– Конечно, могу, инспектор. Если, конечно, она дома, – сказал Панцер.
Квин повесил трубку.
– Вот и хорошо, – проговорил он, потирая руки. Потом полез в карман за табакеркой. – Ап-чхи! Да будет земля пухом сэру Уолтеру Рали и прочим, кто приохотил нас к этой ужасной траве!
Он еще раз с удовольствием чихнул.
– Еще одна минута, Эллери, и мы сможем идти.
Он снова взял телефонную трубку и позвонил в управление полиции. Пребывая в отменном расположении духа, отдал несколько распоряжений, с грохотом снова поставил аппарат на столик и велел Эллери надевать пальто. Джуна грустно наблюдал, как они уходят из дому. Он уже не раз просил инспектора о позволении сопровождать их во время спорадических вылазок на пестрые улицы Нью-Йорка. Однако инспектор, руководствуясь своими представлениями о воспитании молодежи, постоянно отказывал. И Джуна, который почитал своего благодетеля примерно так же, как пещерные жители – свои амулеты, смирился с неизбежным, утешаясь надеждой на лучшее будущее.
На улице было сыро и холодно. Эллери и его отец подняли воротники своих пальто и направились в сторону Бродвея. Оба были необычайно молчаливы, однако выражение на их лицах – одинаково озабоченное, несмотря на все различие их характеров – сулило напряженный день.
Бродвей, с его переулками и ущельями, выглядел покинутым и безлюдным на холодном утреннем ветру, когда оба Квина бодрым шагом спускались по Сорок седьмой улице, приближаясь к Римскому театру. Перед его подъездом прогуливался человек в пальто из грубой шерсти. Второй удобно прислонился к высокой железной решетке, которая отделяла от улицы левый боковой выход. У главного входа в театр была видна издали коренастая фигура Луи Панцера, беседовавшего с Флинтом.
Панцер в крайнем возбуждении пожал руку Квина.
– Хорошо! Просто прекрасно! – воскликнул он. – Значит, запрет будет окончательно снят! Меня необыкновенно радует это известие, инспектор.
– Ну, пока он еще снят не окончательно, Панцер. У вас при себе ключ? С добрым утром, Флинт! Отдохнули немного с понедельника?
Панцер достал тяжелую связку ключей и отпер главный подъезд театра. Все четверо вошли. Директор принялся открывать замок двери зала. Его длительные манипуляции увенчались успехом. В темноте перед ними лежал зрительный зал. Эллери содрогнулся.