– Чего тебе? – спросил епископ, отхлебнув легкое белое вино.
– Вот вам, – и протянул бумагу.
Слуга прислуживал еще его отцу, он растил будущего епископа и не раз шлепал его по голой попе за разные проказы, на что тот был мастер.
И граф-епископ никогда его не ругал. Развернув бумагу, он пробежал несколько слов, которые были на листе: «… граф скончался. Графиня». Дважды прочитал эти строчки. В груди его ничто не колыхнулось, хотя они были братьями. Но жизнь распорядилась так, что родственные узы были разорваны в дни их молодости, когда Раймунд-старший попытался было лишить своего брата его доли наследства. Тогда между ними пробежала черная кошка. Как-то смягчил обстановку Раймунд-младший, в котором дядя, не имея своих детей, не чаял души. Племянник отвечал ему полной взаимностью. Он вряд ли бы и поехал, но ему было жаль бедного Раймундика. Дядя решил в это горькое для него время побыть рядом с ним. Не забыл он и своего слугу.
– Вели запрягать, – сказал епископ слуге громко, ибо у того было плохо со слухом.
Допив вино, он поднялся, хватаясь за поясницу. «Где-то продуло», – подумал он, направляясь в кабинет, усиленно массажируя спину. Закрыв на задвижку дверь, он отодвинул на стене картину и, нажав потайную кнопку, открыл дверцу тайника. Там лежало несколько кисетов с луидорами. Взяв тот, что был полегче, положил его на стол и стал собираться в дорогу. Зная, что на похороны он не успевает в любом случае, ехал не спеша.
В Тулузу епископ прибыл под вечер третьего дня. Графиню он нашел в будуаре. Она сидела в одиночестве около камина. В помещении было темно. Гардины сдвинуты, и только огонь камина да единственная свеча на нем освещали его. Графиня была одета в черное платье, а голова укутана в черную кружевную фату, которая закрывала ее щеки, сбоку был виден только ее длинный тонкий нос. Она походила на хищную птицу. Отблеск каминного огня, игравший на ее лице, делал его похожим на сказочного сфинкса. Епископ пододвинул к ней кресло. Она молча подняла на него глаза и сделала движение протянуть руку для поцелуя, но, вспомнив, кто перед ней, отдернула ее обратно.
– Молю Господа, – заговорил епископ, крестясь, – чтобы он дал тебе силы перенести это горе.
– Да, отец мой, я потеряла такого друга, – она подняла концы фаты и приложила их к глазам, хоть они оставались сухими.
– Мы скорбим вместе с вами и просим Господа принять его душу, – ответствовал епископ, посматривая на пылающие поленца. – Так же, – философски заметил он, – сгорает и человеческая жизнь. Дерево дает тепло, а человеческая жизнь… – он замолчал.
– Это к чему, отец мой? – сухим голосом спросила она.
– Да… я так… просто. Ладно, я пойду к Констанции. Она у себя?
Графиня утвердительно кивнула головой.
– Выражаю тебе свое глубокое человеческое сочувствие в постигшем горе.
– А я – вам. Как-никак, он был твоим братом.
– Да… Да будет земля ему пухом, да простит Господь грехи его тяжкие.
– Сегодня безгрешен только сам Господь Бог, – произнесла графиня скрипучим голосом.
Епископ выразительно посмотрел на нее, но ничего не сказал, поднялся и, шаркая ногами, вышел из комнаты.
Констанция, ее падчерица, лежала у себя в кровати с мокрой тряпкой на голове. Глаза ее были заплаканы, и она часто вытирала слезы. Увидев вошедшего дядю, она еще сильнее заплакала и встала с кровати. Они обнялись и так стояли какое-то время.
– Не плачь, дочь моя. Горе слезами не смыть. Крепиться надо, дева.
– Да, дядя, все так неожиданно. Вернулся из Парижа в хорошем настроении. Король обещал ему помощь. И… – она зарыдала.
– Ну, ну! – дядя оглянулся на стол, там стояла кружка с водой, он взял ее и поднес к губам девушки, – глотни, легче будет.
– Дядя, ты помолись за упокой его души.
– Помолюсь, помолюсь, дитя мое, а ты вот так сядь, – он усадил ее на кровать. – Ты крепись, тебе нужны силы. Где братья, что-то я их не вижу?
– Так Раймунд же у вас. Как уехал два месяца назад по вашему письму, так его и нет. Он что, с вами не приехал?
– Подожди, дитя мое, да его же у меня не было! И писем я никому не писал, – епископ, глядя на нее удивленными глазами, даже приподнялся.
– Как не было? – в свою очередь удивилась Констанция. – Вы же прислали письмо и просили его срочно приехать! Я письмо сама видела.
Епископ задумался, и выражение его лица резко сменилось. Оно сделалось озабоченным, на нем отразился непонятный испуг. Мысль лихорадочно заработала: «Что племянника не вызывал, это точно помню. Не было для этого никаких причин. Но и Констанция врать не будет. Так что же получается? И графиня мне ничего не сказала. Или убита горем? Господи, прости! Но… не похоже. Не похоже. Пока ничего не ясно. Вернее, ясно одно – дело нечистое. И опасное, какая-то игра. Но чья?»