Он вновь сошёл с трибуны, прорвался через ошеломлённо молчавшую толпу и громко хлопнул дверью.
Только увидев истинную картину жизни города, только вложив столько сил в управление им, только осознав, насколько плохо готовы жить люди, насколько они готовы спускать более сильному обиды и ущемления, увидев глупое раболепство даже в «свободных людях», даже в гордых перед простолюдинами купцах, в дружинниках, в духовенстве, Лебандин разочаровался во власти. Ему она больше не нужна. Он говорил искренне, он терпел последние три месяца, уговаривая начать основную реформу как можно раньше. Но я действовал по плану, хотя видел, как человек страдает.
Самое страшное разочарование: узнать, что то, к чему ты так долго стремился, о чём боялся даже мечтать, после обретения превращается в кусок червивого говна. Такова власть на самом деле. Толку быть добрым правителем, если твои благие действия время от времени дают сбой из-за тупых исполнителей или жадности человеческой? Толку быть мудрым правителем, если улучшив материальное положение всех горожан, видишь, как они тратят освободившиеся средства на дорогой алкоголь и ранее слишком дорогую экзотическую снедь? Ради чего это всё?
Лебандин сломался морально. Устал от традиционного лебезения перед ним двора. Устал от вечных проблем, которые в этом городе никогда не заканчиваются. Устал от того, что практически не видит любимого сына и женщину, которая незаметно для него оказалась той самой единственной.
Да, без моего влияния не обошлось. Я заставлял его лезть в изнанку города, решать проблемы этой изнанки, заставлял видеть страдания людей, их тяжкий быт, смерти, объяснял ему, почему это происходит и как с этим связан непосредственно он.
Он попытался податься в религию, найти способ унять обиду и разочарование там, но тогда я показал потайную жизнь духовенства. Показал, ради чего это всё затеяно, сколько и какими путями имеют доходов эти бизнесмены от религии, а также сколько вреда причиняют городу. Был большой суд, Лебандин воспользовался старым герцогским правом судить лично, хотя я ему не советовал. Те дела, которые испокон веков ловко проворачивали священники, по новым установлениям закона, да и вообще здравого смысла, были безоговорочно преступными. С плахи покатились головы. Лебандин разочаровался в людях ещё сильнее.
Жизнь для него поделилась на до и после. И вот час настал. Он высказал своему народу, который его даже после прозвучавшей обличающей и полной ненависти вперемешку с горечью речи готов канонизировать, всё, что думает, сложил полномочия и сейчас улыбкой обнимал вышедшую ему навстречу жену.
«Условия выполнены, Лебандин», – сообщил я ему телепатически. – «Сегодня можешь передавать меня Нептаину. Ты хорошо поработал и вошёл в историю».
– На уде я вертел вашу историю, – ответил мне Лебандин и снял с себя перевязь. – Не хочу ничего знать о вас больше. Ты добился своего, чудовище.
//Полгода спустя. Город Лоодрейн//
– Что будем делать с Реттиром? – Нептаин поправил кобуру с револьвером.
Целая промышленная отрасль последние полтора года только и делала, что работала над этой ограниченной партией новейшего вооружения, параллельно выдавая галимый ширпотреб для простого воинства.
Дерьмовый, но рабочий бездымный порох удалось получить только девять месяцев назад. Я работал как краб на галерах, но сумел подобрать необходимый рецепт. А перед этим мы с криками и воплями наладили выпуск высококачественной стали. Переводились напрасно тонны добытой шахтёрами руды, но мы смогли получить минимально приемлемую сталь для револьверов и ружей.
Отдельная песня – производство оружия. Строжайшая секретность, закрытые производства, ограниченная серия под самой мощной охраной.