— Яков Блюмкин.
— Блюмкин? — прошептал путешественник, — Тот самый Блюмкин?
— Какой тот самый?
— Поэт из Одессы, — пояснил Игорь.
— Ну, да. Баловался маленько. А вы-то, откуда знаете?
Игорь сообщил, что в Харьковском ЧК Блюмкин пользовался заслуженным уважением.
— Степан Саенко всегда вас в пример ставил.
Затем пили за знакомство. Потом выяснилось, что Михаил ко всему прочему придерживался взглядов эсером, хотя по молодости был анархистом. Ну, а дальше все пошло как по маслу. Блюмкин предложил пойти вместе с ним в штаб-квартиру, что находилась в гостинице "Националь", но Ермилов, помня, что встреча произойдет только через два дня, вежливо отказался.
— Как надумаешь, приходи…
По уму стоило бы расстаться, сославшись на дела, да переместиться в будущее, но Игорь после стольких дней одиночества, как-никак горькую не пил с того самого момента, как покинул восемнадцатый век. А тут такая компания…
Неизвестно каким образом, но утром следующего дня Ермилов обнаружил, что находится в Сухаревской башне. Ноги как-то сами собой привели в ставший уже родным дом. Окатившись водой из бассейна, Игорь выбрался из здания и направился в лесок, где он, не привлекая к своей персоне внимания, переместился на пару дней в будущее, в тот момент, когда путешественник покинул гостиницу "Националь".
Погуляв по улице и сделав анализ сложившейся ситуации, пришел к выводу, что, по крайней мере, две из трех задач ему удалось решить. Во-первых, ему удалось внедриться в ВЧК. Во-вторых, он теперь имел контакт с представителями левых эсеров. Теперь оставалось самое сложное — познакомиться с Фанни Каплан. Конечно, после знакомства проблем не убавится, но тогда Игорь уже будет знать, как ему в дальнейшем поступать. Тут было только два варианта: уговорить девушку или стрелять самому.
— Третьего не дано, — прошептал Игорь и направился в гостиницу.
Знакомый паренек, не требуя больше мандата, пропустил его внутрь.
Утром он вновь встретился с Яковом Блюмкиным. Паренек был как никогда весел. Ермилов и представить себе не мог, чтобы люди в этот период развития страны были счастливы. На фото и в кинохрониках они почему-то выглядели мрачными. Может просто фотограф подбирал неудачный момент? Вполне возможно, а может даже и сам просил, чтобы герои фотографий были серьезными. С другой же стороны, Игорь это прекрасно знал, на фотографиях человек редко выходил таким, каким он был на самом деле. Убедиться в этом ему предстояло уже скоро. Но, как бы то не было Яков хлопнул своего приятеля по плечу и произнес:
— Сегодня мы с тобой идем к Анне Пигит. Я тебя познакомлю с такой женщиной…
Игорю эти слова напомнили конец семнадцатого века, когда вот точно так же Лефорт сказал (ну, или примерно так же): "Сегодня мы с тобой, Мишель, идем к Анне Монс. Я тебя познакомлю с Петром"…
"Нет, — подумал Ермилов, — что семнадцатый, что восемнадцатый, что этот двадцатый век, никогда они не были пуританскими. Секс он всегда существовал, просто о нем никто ни когда не говорил открыто. Полунамеки, полутона".
— Хорошо, товарищ Исаев, — проговорил Игорь, — мне как-нибудь по-другому одеться?
— Во-первых, Яков. А, во-вторых, не нужно. Что мы с тобой буржуй!
Анна Пигит, родственница владельца московской табачной фабрики "Дукат", проживала на Большой Садовой Љ 10. Пятиэтажное здание доходного дома было выстроено архитекторами Милковым и Юдицским в стиле модерн.
Блюмкин открыл парадную дверь и проговорил:
— Входите, товарищ Большаков.
Ермилов в этом доме ни разу в своей эпохе не бывал, хотя и намеривался. Тут располагался Государственный музей имени Михаила Булгакова и находилась та самая квартира Љ50 в которой русский автор "поселил" странную компанию во главе с Воландом. В отличие от литературных персонажей, Анна Пигит жила за дверью, на которой красовалась позолоченная цифра — 5. Остальные квартиры, благодаря стараниям Московского Благушинского Домовладельческого Акционерного общества были превращены в коммунальные квартиры, а сам доходный дом стал жилкоммуной. Именно после национализации здания, Илья Пигит был вынужден скрываться в бегах, и лишь только квартира Љ5 благодаря доброй памяти к бывшему домовладельцу осталась за его семьей.
Войдя в подъезд, Игорь обратил внимание на лепную отделку подъезда. Рука так и тянулась, чтобы коснуться резных филенчатых дверей. Пока поднимались на второй этаж, путешественник ощутил холод, что исходил от кованой решётки лестницы.
"Любопытно, — подумал Игорь, — а ведь здесь будут жить: Булгаков, Кончаловский, Лентулов".
Блюмкин остановился перед дверью с цифрой — 5 и нержавеющей табличкой, на которой было выгравировано "И. Д. Пигит — домовладелец". Яков затушил папироску и постучал. Сначала дверь чуть-чуть приоткрылась (Ермилов разглядел только большой нос да карий глаз), затем захлопнулась и только после того, как некто снял цыпочку, распахнулась.
Молодой парень во френче оглядел пришедших и произнес:
— Проходите, товарищ Блюмкин.
Гости вошли. Ермилов оглядел коридор квартиры. Стены украшены лепниной с ручной тончайшей росписью и самодельными обоями сделанными видимо из кожи какого-то животного.
— Крокодиловая кожа, — прошептал Яков, заметив взгляд Игоря, и направился в комнату.
Проверять так это или не так Ермилов не стал. Он лишь только снял пальто и повесил на вешалку, что стояла в углу. Туда же пристроил кепку, и лишь после этого последовал за Блюмкиным в гостиную. Остановился в дверях и замер. Там за столом сидели: Мария Спиридонова (Игорь узнал ее, прошла мимо, когда он стоял у окна в "Национале"), Фанни Каплан (чай фотографию видел) и неизвестная ему женщина, а так же двое мужчин. Чекист представил их друг другу. Незнакомкой оказалась хозяйка квартиры — Анна Пигит. Один из мужчин рабочий Новиков, второй эсер Протопопов. Игорь припомнил, что в конце двадцатого века именно боевика Протопопова подозревали в покушении на Ленина.
Всегда считалось, по фотографии, что хранится в деле о покушении на Владимира Ильича, трудно восстановить внешний облик Каплан. Существовал еще один снимок, он хранился в архивах ФСБ, но как-то посмотреть его в свое время у Игоря просто не было, ни желания, ни возможностей. Конечно, знай, Ермилов, что суждено, будет встретиться с известной террористкой, то скорей попросил бы Заварзина, чтобы тот организовал ему доступ к журналу "Каторга и ссылка". Именно в нем и находился снимок каторжанок сделанный в Чите в тысяча девятьсот семнадцатом году. Вот и смотрел Игорь на обворожительное лицо девушки. Маленький аккуратненький носик с небольшой горбинкой. Припухлые губки. Глаза узкие, девушка страдала слепотой и, несмотря на лечение, полностью зрения ей так и не удалось восстановить. Одета модно. В руках Фанни держала папироску. Она улыбнулась Ермилову и произнесла томным голосом:
— Дора.
— Мишель, — ответил Игорь и улыбнулся. Достал из кармана френча цветок, что купил у гостиницы у торговки, (тогда Блюмкин еще возмутился: "зачем это тебе") и протянул девушке.
— Фиалка, — проговорила Дора и улыбнулась. — По-еврейски Фейга.
Фейгой так Фанни звали родители, но сама она, как понял Ермилов, любила представляться Дорой. И действительно в девушке было, что-то такое, что роднило ее с маленьким цветком. Глядя на нее, Игорь осознал, что вряд ли она думает о каком либо покушении. Вполне возможно, как у любого человека, не зависимо в какой тот стране живее, у него есть претензии к правящей партии. Кто бы ни оказался у власти, а вопросы негативные всегда найдутся. На всех не угодишь.
Игорь не заметил, как оказался с Дорой наедине. Блюмкин и Спиридонова куда-то удалились. Новиков и Протопопов, что-то обсуждали. Ермилов даже пожалел, что не может находиться одновременно в нескольких местах сразу. Он был вынужден слушать печальную историю, что рассказывала девушка. Игорь был поражен, сколько не значительных, на первый взгляд деталей исчезает бесследно со временем.