— Я тогда была контужена, — говорила между тем Дора, — и в таком состоянии попала в жандармское управление Киева. Допрашивал меня полковник Новицкий. Толстый, жирный козел. Он меня сломал, и я все подписала не глядя. Судья не стал делать скидок на возраст, а мне ведь тогда всего шестнадцать лет было, и приговорил к высшей мере наказания. Слава богу, генерал-губернатор, я ему до сих пор благодарна, вывел на судебном решении всего три слова — "Вечные каторжные работы". Затем Забайкалье. Мальцевская каторжная тюрьма. Постоянно холодно, здание одноэтажное деревянное. Начальник тюрьмы человек злой и стесняющийся — Павловский. С каторжанами почти не общается изредка заходит и проверяет политзаключенных, живущих большой семьей. Именно в той тюрьме я и познакомилась с Марией.
Ермилов сообразил, что девушка имела в виду эсерку Спиридонову. Она продолжала говорить, но Игорь уже не слушал. Он смотрел на нее, а когда вернулся в "Националь" вдруг понял, что постоянно о Доре думает.
— Нельзя, — выругал Ермилов себя, сидя у открытого окна. — Нельзя.
Папироска дымилась. За окном моросил весенний дождь, смывавший остатки прошлогоднего снега.
— Нельзя! — Проворчал Игорь, — еще не хватало, чтобы ты влюбился в Дору. Когда на кон поставлено будущее, думать о чем-то другом нельзя.
Но как бы то ни было, но наследующее утро, после посещения Лубянки, Игорь устремился на Большую Садовую.
Кто сказал, что Фанни Каплан была страшненькая? Злые языки.
Ермилов почти каждый день проводил в обществе Доры. Ночью, возвращаясь к себе в "Националь", думал, а стоит ли ее впутывать в покушение? С одной стороны ее нахождение на месте преступления было доказано, но с другой… После того как прозвучат выстрелы история пойдет по привычной, по крайней для него Игоря, колее. Все равно чекисты кого-нибудь задержат, но как бы то не было но путешественник как-то в разговоре заикнулся, что разочарован политикой вождя. Возмутился перегибами своих коллег на местах.
— Неужели, — говорил Ермилов, — нельзя обойтись без продразверстки? Неужели нельзя сделать так, чтобы власть в России была демократической? Зачем нужно было разгонять Учредительное собрание?
Девушка удивленно смотрела и не понимала, зачем об этом говорить на свидании. Пока Игорь понял только одно, что Дора ничего плохого против Ленина не имела. Она даже сказала, что благодаря брату Владимира Ильича Дмитрию поправила хоть и чуть-чуть зрение.
— Миш, — проговорила Фанни, прижимаясь к руке Игоря, когда они сидели на лавочке, — да разве я могу держать зло на брата, человека который был ко мне так добр. Я с радостью вспоминаю те дни, которые провела в санатории города Евпатория. Я, пожалуй, никогда не была так счастлива.
Больше эту тему Ермилов и не затрагивал. Один раз еще упомянул фамилию человека стрелявшего в Урицкого, но девушка никогда о таком не слышала. Потом Игорь в разговоре с Яковом Блюмкиным заикнулся. У того глаза вспыхнули, он полюбопытствовал откуда Михаил знает молодого Петроградского поэта.
— Слышал, — коротко ответил Ермилов. — Друг Есенина.
— А стихи, стихи-то его слышал?
— Стихи? Нет. Стихи не слышал.
— Ты много, Миша потерял. — Проговорил Блюмкин. Он встал из-за стола, подошел к окну и молвил:- Смотр. — Прокашлялся. Задекламировал:
На солнце, сверкая штыками — Пехота. За ней, в глубине, — Донцы-казаки. Пред полками — Керенский на белом коне. Он поднял усталые веки, Он речь говорит. Тишина. О, голос! Запомнить навеки: Россия. Свобода. Война. Сердца из огня и железа, А дух — зеленеющий дуб, И песня-орёл, Марсельеза, Летит из серебряных труб.Блюмкин читал стихи и в его глазах Игорь увидел дьявольский огонь, что вспыхивает, когда человек вдохновлен и возбужден. Не прерываясь, с выражением и жестикуляцией, которая, как казалось Ермилову, была свойственна поэтом Серебряного века.
— Он, это стихотворение написал в прошлом году, — проговорил Яков, закончив читать. — Я же его в нашей газете прочитал. До этого стихи Леонида и Есенина в Одессе читал. Лично с пареньком, — Блюмкин вздохнул, — не знаком.
После этих слов можно было задуматься не на шутку. Вечером, после очередного свидания с Фанни. На этот раз оно закончилось постелью. Оставшись вдвоем, Игорь вдруг не сдержался и поцеловал девушку в губы. Думал, что та залепит ему звонкую пощечину, но ошибся. Дора ответила взаимностью. Они занимались любовью. Именно любовь, по-другому это просто назвать никак нельзя было. Даже слово — секс, в их ситуации казалось каким-то грубым и грязным.
Итак вечером после очередного свидания с Дорой Игорь, закурив папироску присел у окна. Вот и задумаешься тут. Как бы то ни было, но убийство Урицкого прямого отношения к покушению на Ленина не имело. Скорее косвенное. Дзержинский уехал по делам в Петроград. Хоть охрана и была снята, но выстрелы в вождя так и не прозвучали. Оставалось Ермилову сделать только два шага. Шаг первый, убедить Петерса, любыми способами, чтобы он распорядился провести митинг впервые без охраны. Шаг второй найти человека, который согласится стрелять, в противном случае покушение придется совершать самому. И еще германский посол фон Мирбах. Дни, когда на того было совершенно покушение приближались.
Вечером четвертого июня Ермилов пригласил Блюмкина и Андреева к себе в номер, для того чтобы провести совместно прекрасный вечер. Подразумевалось, что должны были прийти дамы. В данном случае это была Фанни и Мария Спиридонова.
К гипнозу пришлось прибегнуть только из-за того, что оба чекиста должны были забыть, кто посоветовал им уничтожить фон Мирбаха. В основном свою роль сыграла водка. Она у любого язык развяжет. Девушки, к разочарованию Блюмкина и Андреева не пришли. Сначала терпеливо ждали, а потом не выдержали, а там уж когда алкоголь свое стал брать и не до них стало. Ермилов незаметно перевел разговор в сторону Брестского мира. Возмутился для вида, что не согласен с решением, сделанным товарище Ульяновым. Собутыльники его поддержали.
— Я бы этим германцам показал, где раки зимуют, — молвил Игорь, — они сейчас в моем родном Харькове баб наших щупают да к стенкам прижимают. А этот, — путешественник выругался, да так естественно, что и сам поверил в искренность своих слов, — Россию по частым империалистам отдать хочет.
— Поговаривают, — проговорил Андреев, опрокидывая очередной стакан, — Ленин — германский шпион. Он и революцию затеял ради Вильгельма.
Ермилов вздохнул, понимая, что дыма без огня не бывает. О том, что Владимир Ильич немецкий шпион заговорили уже после августа тысяча девятьсот девяносто первого года. Кто знает, но вполне возможно Ленин ненавидел свою родину, а в частности русский народ. Хотя с другой стороны, Игорь ведь помнил, как изменилась Россия, когда тот прожил на несколько лет дольше. А то, что идей Вождя мирового пролетариата были забыты, виноваты уже его последователи, и тут не важна по рельсам, проложенным Львом или Иосифом, она покатила дальше.
— Согласен дружище — Ленин, точно шпион. Но не его нужно уничтожать, а германца, — прошептал Яшка.
— Мирбаха? — уточнил Игорь.
— Его гада, — воскликнул Андреев, кулаком по столу ударил, — его родимого. Будь у меня возможность, лично пристрелил…
— Возможность? — удивился Ермилов.
— Будь бумага подписанная Дзержинским…
Путешественник никак не мог понять слов чекиста. Зачем ему нужна была писулька? Что она могла изменить? Или это была гарантия того, что им удастся без проблем проникнуть в здание посольства?
— Сделаю я тебе такую бумагу, — проговорил Блюмкин. — Дзержинский у меня вот где.
И он показал кулак.
— Завтра заполучу, — прошептал и грохнулся лицом салат.
Затем вырубился и Андреев.
Утром Ермилов поочередно подверг чекистов к гипнозу, заставив их тем самым забыть о прошедшем разговоре.
Вечером пятого июля Блюмкин притащил мандат, подписанный Дзержинским. Ему удалось неизвестно каким способом уговорить Железного Феликса написать ее.