Что касается одежды, Катрина сдержала свое слово. Просидела до поздней ночи, но сшила Сорок четвертому костюм - грубый и дешевый, но ладный. Катрина же и обула его. И она была вознаграждена за свои труды: сразу выявилось, как юноша грациозен и красив, какие у него изумительные глаза. Сердце старой женщины наполнилось гордостью. Она привязывалась к юноше все больше и больше. Исконная жажда любви была удовлетворена, Катрина наконец обрела любимого ребенка, щедро платившего ей любовью за любовь, ведь она была для него солью земли.
Дни шли своей чередой, а все разговоры по-прежнему вертелись вокруг Сорок четвертого. С него не сводили глаз, дивились ему и его повадкам, но всеобщее внимание, видно, ничуть не смущало юношу: ему было все равно, что о нем думают и говорят. Его безразличие раздражало окружающих, но Сорок четвертый не обращал внимания и на это.
Самые хитроумные уловки рассердить его, вывести из себя ни к чему не приводили. Бруски, запущенные ему в голову или в спину, падали незамеченными на пол. Ему подставляли подножку, и, растянувшись под общий хохот, он поднимался и, не говоря ни слова, шел себе дальше. Случалось, Сорок четвертый притаскивал пару тяжеленных ведер воды из колодца, преодолев два длинных лестничных пролета, и задиры обливали его ледяной водой, но он снова безропотно отправлялся к колодцу. Не раз в отсутствие мастера фрау Штейн заставляла парня ужинать в углу, с собакой, но Сорок четвертый не протестовал. Большую часть пакостей придумывали Мозес и Катценъямер, но чинил их, как правило, жалкий трус Эрнест.
Теперь вы можете представить себе мое положение. Подружись я с ним, меня бы тоже презирали и травили. Не все же такие смелые, как Катрина. Она частенько ловила Мозеса и Эрнеста на месте преступления - один строил козни, другой приводил его замысел в исполнение - и задавала им хорошую трепку, а однажды, когда в это дело вмешался Ганс Катценъямер, она колотила грубияна до тех пор, пока он не повалился на колени и не запросил пощады.
Работал Сорок четвертый, как Дьявол, - от зари до зари. Тот, кто поднимался раньше всех, заставал его за работой при свете фонаря; тот, кто ложился после всех, видел, что он работает далеко за полночь. Парень выполнял самую тяжелую черную работу, и если уставал, то не подавал и виду. Он был полон энергии и, казалось, испытывал особую радость, растрачивая свою удивительную, неиссякаемую силу.
С момента своего появления Сорок четвертый сильно укрепил репутацию нашего астролога и мага. Какую бы шутку ни отколол новичок, слава доставалась астрологу. Сначала он проявлял осторожность и, когда ему приписывали разные чудеса, предпочитал отмалчиваться, но в самом молчании было скорее признание своей причастности, нежели ее отрицание. Вскоре Балтасар Хофман освоился с новым положением, отказался от прежней политики и принимал славу мага как должное. Как-то раз Сорок четвертый, к великому ужасу присутствующих, отвязал пса и спустил его с цепи со словами:
- Веди себя как следует, Феликс, никого не обижай!
- Не бойтесь, это мой маленький каприз, - произнес маг с милой улыбкой, - мой дух управляет псом, он никого не тронет.
Потрясенные домочадцы взирали на мага с обожанием и восхищением. Они целовали край полы его плаща и осыпали неслыханными похвалами.
- Поди поблагодари своего повелителя за великую честь, оказанную тебе, - приказал Сорок четвертый псу.
И тут произошло нечто невообразимое. Тупой, злобный пес, не обученный ни языку, ни правилам хорошего тона, ни религии, ни другому полезному предмету, не способный даже понять столь высокопарный слог, подошел к астрологу, поднялся на задние лапы, поджал передние и, благоговейно опустив голову, протявкал "Яп-яп, яп-яп, яп-яп!" со смиренным видом христианина, творящего молитву.
Когда пес опустился на все четыре лапы, юноша приказал:
- А теперь приветствуй повелителя и удаляйся, как с королевского приема.
Пес церемонно поклонился и, пятясь, отошел в свой угол. Проделал он это, конечно, не очень грациозно, но весьма недурно для пса, совершенно неопытного в таких делах, понятия не имевшего о королях, ничего не смыслившего в придворном этикете.
Вы спросите, лишились ли домочадцы дара речи? Можете не сомневаться. Все повалились на колени перед магом - фрау Штейн, за ней остальные. Я видел это собственными глазами. Меня потрясло такое жалкое идолопоклонство и лицемерие, такое раболепие, но я тоже опустился на колени, чтоб не вызвать нарекания.
Жизнь в замке становилась все интереснее. Через каждые два-три дня происходило что-нибудь удивительное; Сорок четвертый творил чудеса, и слава астролога росла не по дням, а по часам. Кто в душе не мечтает, чтоб ему завидовали? Пожалуй, каждый: человек счастлив, когда ему завидуют. Балтасар Хофман был счастлив: никто не знал большей зависти ближних, маг был на седьмом небе от счастья.
Теперь я страстно хотел подружиться с Сорок четвертым. По правде говоря, ему тоже завидовали. Несмотря на унижения, оскорбления и травлю завидовали. Ведь он был инструментом в руках могущественного, вселявшего во всех ужас мага, и кто бы взялся отрицать, что творить задуманные им чудеса под взглядами благоговейно затаивших дыхание людей - славное и завидное дело. Признаюсь, я был одним из этих завистников. И любой настоящий мальчишка на моем месте вел бы себя точно так же. Я очень хотел быть у всех на виду - чтоб мне дивились, чтоб обо мне говорили. Эрнест и Барти испытывали, конечно, те же чувства, но, как и я, скрывали свою зависть. Я старался попасться магу на глаза в надежде, что он и меня заставит творить чудеса, но мне не удалось привлечь его внимание. Он просто не замечал меня, когда замышлял новые чудеса. Наконец я придумал план, вполне осуществимый, как мне казалось. Я решил повидать Сорок четвертого наедине и открыть ему свою тайну - кто знает, вдруг он поможет, и мое желание исполнится? Когда вся братия легла спать, я проскользнул в его комнату и замер в ожидании хозяина. Сорок четвертый явился около двух ночи; увидев меня, он быстро поставил фонарь на стол, взял меня за руки, и такая радость озарила его лицо, что мне не пришлось ничего объяснять.
Глава VI
Сорок четвертый закрыл дверь, мы сели, и он начал разговор. Сказал, что рад моему приходу - это очень мило и великодушно с моей стороны, - что надеется найти во мне друга: он одинок и очень хочет с кем-нибудь сблизиться. Я смутился, мне стало стыдно, я почувствовал себя жалким и подлым обманщиком и почти собрался с духом открыть ему истинную цель своего прихода, низменную и эгоистичную. Но Сорок четвертый улыбнулся доброй располагающей улыбкой, похлопал меня по колену и произнес:
- Не беспокойся.
Что он имел в виду, я не понял, но его замечание меня озадачило; мне хотелось поддержать разговор, чтобы не выдать своего замешательства, но, как на зло, ничто, кроме погоды, не шло на ум, и я молчал.
- Она тебя волнует? - спросил Сорок четвертый.
- Кто - она?
- Погода.
И снова я был озадачен, вернее - потрясен. "Это сверхъестественно, думал я, - это страшно, я его боюсь".
- И напрасно, - весело молвил Сорок четвертый, - не надо меня бояться.
Я поднялся, охваченный дрожью, и едва пролепетал:
- Я... мне что-то неможется, извини, я лучше пойду.
- О, не уходи, прошу тебя! - взмолился Сорок четвертый. - Побудь со мной. Хочешь, я помогу тебе, с радостью помогу?
- Ты такой добрый, такой славный, - растерянно бормотал я, - мне и самому хочется остаться, но лучше я зайду в другой раз. Я, понимаешь ли... похолодало, наверное, простыл немного. Пойду лягу, укроюсь потеплей, так скорее поправлюсь.
- При простуде выпить чего-нибудь горячего в сто раз лучше, уж поверь мне. Горячее питье - вот что тебе нужно! Ну, как?
- Может, и лучше, да где...
- Только скажи, что ты хочешь! - воскликнул Сорок четвертый, жаждавший мне помочь. - Горячий кларет, прямо с огня, пойдет?
- Еще бы! Но откуда...
- Вот, держи, пей, пока не остыл, только не обожгись. Простуду как рукой снимет.
Сорок четвертый протянул мне дымящийся кубок - красивый, покрытый тончайшей резьбой. Я принял его и ни жив ни мертв повалился на стул, кубок задрожал у меня в руке. Я все же глотнул вина - оно было восхитительно и совершенно непривычно на мой грубый вкус.
- Пей! - подбодрил меня Сорок четвертый. - Пей до дна, не бойся, вино живо поставит тебя на ноги. Впрочем, это не по-товарищески: я должен выпить вместе с тобой.
В мгновенье ока в руке у него появился дымящийся кубок. Не успел я осушить свой, как он снова протянул мне полный и сердечно сказал:
- Пей, это только на пользу. Я вижу, тебе уж полегчало, верно?
"Полегчало, как бы не так, - подумал я про себя. - Согрелся, а душа в пятках".
Сорок четвертый добродушно рассмеялся.
- Поверь на слово, у тебя нет никаких оснований для страха. Даже под защитой моей доброй старой матушки Катрины ты бы не был в большей безопасности. Пей!
Я не мог устоять - не кларет, а настоящий нектар! Потягивал его с наслаждением, но страх и неловкость не проходили. Нет, мне не хотелось здесь оставаться: мало ли что случится? Я заявил, что ухожу. Сорок четвертый не собирался ложиться - его уже ждали дела, и он предложил мне свою кровать. Меня кинуло в дрожь при одной мысли об этом, и я нашел отговорку - своя постель привычнее, а мне надо хорошо отоспаться. Сорок четвертый вышел проводить меня и несколько раз благодарил с самым серьезным видом за то, что я наведался к нему в гости; он великодушно не замечал ни моей бледности, ни дрожи и взял с меня слово, что я снова приду к нему нынче же ночью. В душе я решил, что скорей умру, нежели сдержу свое слово. На прощанье он дружески пожал мне руку, я с трясущимися коленками шагнул во мрак и тут же очутился в собственной постели - дверь комнаты закрыта, на столе мигает свечка и отрадный огонь полыхает в камине. Чудеса да и только! Как бы то ни было, я с наслаждением погрузился в сон; благородное вино слегка кружило голову, но последняя мысль, промелькнувшая в полузабытьи, отрезвила меня, как ушат холодной воды: а вдруг он подслушал мою мысль - скорей умру, нежели сдержу слово?
Глава VII
К своему удивлению, я поднялся бодрый, полный сил, когда меня разбудили на рассвете. Никакого похмелья!
Так это был сон, обрадовался я, хорошо бы он не вышел в руку!
Вскоре я увидел Сорок четвертого. Он поднимался по лестнице с большой вязанкой дров.
- Придешь сегодня ночью? - спросил он с мольбой в голосе.
Я вздрогнул.
- Господи, так значит, это не сон?
- Нет, не сон. Жаль, если не придешь. Прекрасная была ночь, я тебе очень благодарен.
Сорок четвертый произнес это так трогательно, что сердце у меня дрогнуло, и сами собой вырвались слова:
- Приду, скорей умру, нежели отступлюсь от своего слова!
Сорок четвертый обрадовался, как ребенок.
- Та же фраза, но на сей раз мне она нравится больше, - молвил он и добавил, проявив предупредительность и деликатность: - В присутствии других обращайся со мной, как прежде. Ты навредишь себе, если станешь выказывать мне дружеское расположение на людях. А я все понимаю и не обижусь.
- Ты славный парень, - ответил я, - преклоняюсь перед тобой. Если б я родился храбрецом, я бы бросил вызов им всем, но увы! Я не из храброго десятка.
Его большие глаза широко открылись от изумления.
- За что ты коришь себя? - недоуменно спросил Сорок четвертый. - Не ты себя создал, в чем же твоя вина?
Какая глубокая здравая мысль! Мне она и в голову не приходила, более того - я не слышал ее от умудренных ученостью людей, они никогда не высказывали ничего и вполовину столь разумного и неопровержимого. Тем удивительнее было услышать подобную истину от мальчишки, да еще бездомного бродяги. Я был озадачен, но подавил в себе желание тут же обратиться к нему с вопросом, рассудив, что смогу и без разрешения обсудить с кем-нибудь это дело, если захочу. Сорок четвертый весело глянул мне в глаза.
- Не сможешь, как ни старайся, - сказал он.
- Чего я не смогу?
- Ты никому не расскажешь о том, что произошло прошлой ночью.
- Почему?
- Я этого не хочу. А против моей воли ничего не случится. Я намерен исподволь посвящать тебя в различные тайны, и ты их сохранишь.
- Я, конечно, постараюсь.
- Попробуй нарушить мой запрет. Заметь, я не говорю: "Ты не должен разглашать тайну", я говорю: "Ты не сможешь".
- Тогда я и пробовать не стану.
Весело насвистывая, подошел Эрнест и, увидев Сорок четвертого, закричал:
- Эй, убирай дрова с дороги, ленивый попрошайка!
У меня едва не сорвалось с языка самое обидное ругательство, какое я знал, но что-то заставило меня сдержаться. "Может, Сорок четвертый не одобряет моего намерения?" - подумал я, подтрунивая над собой. Сорок четвертый обернулся и бросил через плечо:
- Ты прав, не одобряю.
Это было непостижимо, таинственно и захватывающе интересно. Я подумал: "Наверное, он прочел мои мысли о том, стоит ли рассказывать другим про то, что случилось прошлой ночью". И Сорок четвертый отозвался сверху:
- Прочел.
Завтрак близился к концу. За время трапезы мастер не произнес ни слова: похоже, что-то задумал. Обычно, когда у него на лице появлялось такое выражение, он взвешивал в уме важное и, возможно, рискованное решение и собирался с духом, чтобы высказать его и отстоять. Беседа не клеилась, всех разбирало любопытство, все ждали, что произойдет.
Сорок четвертый подбросил в огонь полено. Мастер окликнул юношу. Общее любопытство накалилось до предела, когда тот почтительно склонился перед хозяином.
- Сорок четвертый, я заметил... Кстати, я не ошибся, тебя и вправду так зовут?
Юноша кивнул и серьезно добавил:
- Новая Серия, 864962.
- Не будем вдаваться в подробности, - проявил тактичность мастер, - это твое дело, и я полагаю, милосердия ради, нам не следует совать в него нос. Я вижу, ты проявляешь усердие и похвальное рвение в работе и за этот месяц вынес большие трудности с терпением, достойным подражания. Многое делает тебе честь, и я не знаю за тобой ничего дурного.
Сорок четвертый вежливо поклонился. Мастер взглянул на сидящих за столом, уловил недовольство на их лицах и продолжал:
- Ты заслужил дружбу, и не твоя вина, что в замке у тебя нет друзей никого, кроме Катрины. Это несправедливо. Я сам буду тебе другом.
В глазах юноши вспыхнула радость. Мария и ее мать, вздернув головы, презрительно фыркнули. Остальные безмолвствовали.
- Ты достоин поощрения и ты его получишь! - заявил мастер. - Здесь и ныне я присваиваю тебе почетное звание подмастерья цеха печатников, самого высокого и благородного из всех ремесел, чье извечное предназначение содействовать развитию и сохранению других ремесел.
Мастер поднялся и торжественно возложил руку на плечо юноше, как король, посвящающий в рыцари. Тут все печатники вскочили, взволнованные и оскорбленные, протестуя против поругания своей святыни; какого-то нищего бродягу без роду и племени допускали к вратам, открывающим доступ к благородным привилегиям и отличиям их свято чтимого великого цеха! Но мастер гневно заявил, что выгонит из дому любого, кто откроет рот, и приказал всем сесть; ворча и задыхаясь от злобы, печатники подчинились. Тогда и сам мастер опустился на стул и занялся новичком, удостоенным великой чести.