— И что?
— А то, что твой Шишмарев удрал, как заяц! Трус он, а еще адъютант! — выпалила Саша.
— Не тебе, девке, его осуждать! — взвизгнула Наденька. — Их же двое было, сама видела, каких ужасных. Вдруг бы они его поранили. А у него, между прочим, для защиты ни сабли, ни пистолета с собой не было. Специально не взял, чтобы меня не испугать. Вот как он меня любит!
— Странная любовь…
— Молчи, дура! — Личико Наденьки скривилось и пошло пятнами. — Он — граф. Не простой дворянин, а титулованный. А нынче городской народишко титулов не жалует. Нас, девушек, только обобрали бы, а его могли убить. И хорошо, что он с этой швалью связываться не стал. Он — граф, а не вояка с кулаками! А вот лично ты могла бы за меня и вступиться. Это ты за меня отвечаешь, дрянь неблагодарная!
И Наденька, развернувшись, влепила сестрице-служанке пощечину. Ну что за день, вернее, ночь?!
Утром барское семейство поднялось позднее некуда. На часах полдень — какое уж там утро?..
Сашу, конечно, барская приживалка Лизавета Матвеевна, разбудила, как обычно, в восемь. Так что спала Саша всего-то полчаса.
Встала — голова гудит от пощечин. Лизавета, старая дева сорока лет, шипит что-то злой скороговоркой. Оказывается, тетушка Авдотья Самсоновна приказала Саше к вечеру нашить на свое темно-палевое платье еще один ряд рюшей — мол, у графини Чесменской она на вчерашнем балу три ряда рюшей видала, а не два, как у Авдотьи Самсоновны. А на оборку светло-салатового платья Наденьки тетушка велела нашить фестончиков из зеленого атласа — тех самых, что были вчера замечены ею на барышнях Григорьевых. Хорошо тетушке приказы отдавать, а каково Саше? Она же по балам не ходит и ни чесменских рюшей, ни григорьевских фестончиков в глаза не видывала!
Но раз вышло веление тетушки, надо исполнять. Саша, наскоро умывшись ледяной водой у рукомойника, разложила свои швейные причиндалы и начала кроить рюши. Хорошо, хоть материи тетушка всегда прикупает с запасом — есть из чего кроить. Пока Саша кроила, фантазировала: о каких фестончиках речь? То ли о круглых, то ли тех, что зовут «ромашковый цвет» или «гвоздичные»? Решила, что больше всего пойдут Наденьке крошечные бантики. Да и нелепо из зеленого атласа «гвоздику» или «ромашку» сооружать — не тот цвет.
Словом, часа четыре шила-мастерила. Ну а к часу дня и вся семья собралась — сели утренний кофей кушать. Слуги, дворня, горничные засновали по дому, показывая, сколь рьяно они заботятся о господах. Саше, понятно, никто никакого завтрака не принес. Только она на кухню отправилась, на лестнице ее дяденька Иван Никанорович перехватил:
— Сегодня тебя особо важным делом жалую. Доставили мне из самой Европы зеркало настольное. Само венецианской работы, а оправа серебряная. Начисть ее как следует, чтоб сверкала. Зеркало-то Полине Арсеньевне, дочери генерал-губернатора Закревского, предназначено. У нее послезавтра именины, так я хочу заранее подарок отослать. Пускай его в первых рядах положат, чтоб не затерялся. Да смотри, Сашка, выпуклости-то не ветошью полируй, а пальцами!
Саша вздрогнула. Конечно, ключник Захар всегда полирует барское столовое серебро пальцами. Оттого оно и сияет столь радужно. Но ведь от полировки пальцы становятся черными да сухими, кожа трескается. Как же такими пальцами фестончики-то для Наденькиного платья скрутить да сшить?
— Мне тетушка велела к сегодняшнему балу свои да сестрицины наряды перешить.
Дяденька Иван Никанорович только плечами пожал:
— Вот и шей до вечера. Можешь, кстати, не сильно стараться. Сегодня мы к Ивлевым идем. Там бал-то махонький, домашний. Я б и не пошел, да тетка твоя привязалась: пойдем да пойдем. И чего тащиться? Там и будут-то только сами Ивлевы, их свояки Вельтманы да пара приживал.
«Может, будет и художник Шварц, племянник Вельтмана, — подумала Саша. — Значит, Наденька с ним и встретится. Наверное, хорошо на балу-то! Гости красивые, наряженные, веселые. Зала танцевальная вся в огнях. Музыка. Танцы. Мазурка. Радость кружит голову. И Наденька будет такая красивая — в светло-зеленом платье, по подолу мои бантики пришиты. Ну, словно она нимфа-красавица, по траве весенней гуляет. И навстречу ей идет Роман Шварц. Храбрый, статный, черноглазый. И влюбится в него Наденька. Разве можно в такого не влюбиться?..»
— Да что ты, Сашка, заснула, что ли? — гаркнул дядюшка. — Слышишь, что я тебе говорю? Мы — на бал, а ты — за полировку. Завтра зеркало и отошлю.
С бала Наденька вернулась на нервах:
— Кажется, родители прознали про месье Шишмарева! Только тот ко мне подошел, на кадриль хотел пригласить, маменька меня под локоток да и увела. Зашипела: мол, разговор имеется. Можно подумать, она дома со мной не могла наговориться! Да ты не слушаешь меня, Сашка?!