Несколько каменных обломков с грохотом свалились на «Трубы», разбились о них, и осколки запрыгали по стенам утесов.
Два раза Пенкроф тихонько поднимался со своего места и вскарабкивался к отверстию коридора для наблюдений.
Он убедился, что их убежищу не угрожают обвалы, и, успокоившись, снова улегся.
Герберт давно уснул и, невзирая на вой урагана, спал глубоким сном.
Уснул наконец и Пенкроф, который привык во время своих морских странствий ко всяким бурям и с ними освоился.
Один Спилетт никак не мог успокоиться и сомкнуть глаз.
Его мучили угрызения совести. Он не мог простить себе, что не отправился вместе с Набом на поиски. Он не верил, что Смит утонул, но тот мог подвергнуться опасностям на берегу… Что могло задержать так долго Наба?
Волнуемый этими вопросами, Спилетт вертелся с боку на бок и почти не обращал внимания на ярость урагана. По временам его утомленные веки смыкались, но неотступная тревога тотчас же заставляла его очнуться.
Время шло. Было уже два часа ночи, когда Пенкроф вдруг почувствовал, что его кто-то сильно теребит.
— Что такое? — воскликнул моряк, просыпаясь.
Спилетт, наклонившись над ним, говорил:
— Слушайте, Пенкроф, слушайте!
Моряк прислушался, но ничего не услыхал, кроме шума волн и воя ветра.
— Ветер шумит, — сказал он.
— Нет, — отвечал Спилетт, снова прислушиваясь, — нет… мне послышалось…
— Что?
— Собачий лай!
— Собачий лай? — воскликнул моряк, быстро вскакивая со своего места.
— Да, да… лай…
— Невозможно, господин Спилетт, невозможно! — проговорил Пенкроф. — В такую бурю трудно расслышать собачий лай… Вам просто почудилось…
— Не почудилось, Пенкроф! Погодите, погодите!.. Слушайте!.. Слышите?..
Пенкроф начал вслушиваться, и ему показалось, что действительно в минуту затишья донесся отдаленный собачий лай.
— Ну что, слышите? — спросил Спилетт, схватив руку моряка и крепко ее сжав.
— Да… да… — отвечал Пенкроф с величайшим волнением.
— Это Топ! Это лает Топ! — воскликнул Герберт, просыпаясь и вскакивая со своего ложа. — Скорее! Скорее!
Все кинулись к выходу.
Им чрезвычайно трудно было выйти из своего убежища, потому что ветер с силой отбрасывал их назад. Наконец кое-как они выбрались и, ухватившись за выступы утеса, огляделись.
Кругом царствовала совершенная темнота. Море, небо, земля — все сливалось в один непроницаемый мрак.
В продолжение нескольких минут Спилетт и его товарищи не могли двинуться с места; дождь поливал их немилосердно, песок ослеплял, ветер чуть не срывал с утеса. Затем, когда снова наступило короткое затишье, они опять услыхали отдаленный собачий лай.
— Лай доносится издалека, — проговорил моряк.
— Это Топ! — воскликнул Герберт. — Кому ж тут лаять, кроме Топа, в этом пустынном и необитаемом краю?
— Это так, — сказал Пенкроф, — но чего он лает словно на одном месте? Если бы Наб был с ним, он бы поспешил к нам…
— Может быть, Наб где-нибудь спрятался, пока не утихнет ураган? — заметил Спилетт.
— Погодите! — сказал Пенкроф и юркнул в отверстие, служившее дверью в «Трубы».
Менее чем через минуту моряк возвратился с зажженным сосновым суком в руках.
— Подадим сигнал! — сказал он.
И, подняв зажженный сук, начал махать им в воздухе, испуская громкий, пронзительный свист.
Лаявший пес словно ожидал этого сигнала: лай усилился, заметно начал приближаться, и скоро большая собака очутилась около Спилетта и его товарищей, которые поспешили войти в коридор.
Пенкроф кинул охапку сухих сучьев на тлеющие угли, и тотчас же вспыхнул яркий огонь.
— Это Топ! — воскликнул Герберт.
Да, это действительно был Топ, превосходный экземпляр породы англо-нормандских гончих, отличавшийся изумительным чутьем, удивительной быстротой бега и необычайной неутомимостью.
Но собака прибежала одна. Ее не сопровождал ни хозяин, ни Наб!
Каким же образом Топ очутился на дороге к их убежищу?
— Каким бы чутьем его ни наделила природа, он не мог почуять нас за сто миль, например, или даже за двадцать, — сказал Спилетт.
— В самом деле, почему он направился именно к «Трубам»? — ответил Пенкроф. — Чутье, да еще в такую темь и бурю, не могло тут помочь!
— И заметьте, что Топ на вид вовсе не изнурен и даже не испачкан тиной… На нем нет ни песчинки, ни пятнышка! — заметил Герберт.
Он привлек собаку к себе и взял ее голову в обе руки.
Топ благосклонно позволил эту вольность и ласково потерся мордой о колени мальчика.