Несмотря на свирепый ураган, вой ветра и грохот обвалов, Герберт спал крепким сном. Задремал, наконец, и Пенкроф, привыкший в своей жизни ко всяким бурям. Только Гедеон Спилет не мог заснуть. Он корил себя, зачем не пошёл вместе с Набом. Мы уже говорили, что надежда не оставляла Спилета. Предчувствия, волновавшие Герберта, волновали и его самого. Он всё думал о Набе. Почему Наб не вернулся? И журналист в тревоге ворочался с боку на бок на своём песчаном ложе, едва замечая битву стихий. Иногда усталость брала своё, на мгновение его отяжелевшие веки смыкались, но тотчас же какая-нибудь мысль, промелькнувшая в голове, будила его, и он открывал глаза.
Время шло. Было, вероятно, уже два часа ночи, как вдруг Пенкрофа, заснувшего крепким сном, кто-то встряхнул за плечо.
— Что? Кто тут? — вскрикнул Пенкроф, мгновенно проснувшись, как это и подобает истому моряку.
Журналист, наклонившись к нему, сказал вполголоса:
— Прислушайтесь, Пенкроф, прислушайтесь!
Моряк насторожился, но ничего не услышал, кроме завываний ветра.
— Ветер воет, — сказал он.
— Нет, — возразил Спилет, напряжённо вслушиваясь. — Я как будто слышал…
— Что слышали?
— Лай собаки.
— Лай собаки? — воскликнул Пенкроф и тотчас вскочил на ноги.
— Да, да… Лай собаки…
— Нет, какое там!.. Да и буря так ревёт… Разве услышишь?
— Постойте. Опять лает! — Слушайте… — быстро проговорил журналист.
Пенкроф весь обратился в слух, и действительно, в мгновение затишья как будто услышал донёсшийся издали лай собаки.
— Ну что? — прошептал журналист, крепко стиснув Пенкрофу руку.
— Да, да! — ответил Пенкроф. — Это Топ лает!
— Топ! — воскликнул проснувшийся Герберт, и все трое бросились к выходу из Трущоб.
Вокруг царила непроглядная тьма. Море, небо, земля были неразличимы в этом чёрном мраке. Казалось, в мире нет ни единой искорки света.
Выбраться наружу стоило великого труда. При каждой попытке ветер отбрасывал их назад. Наконец удалось побороть порыв ветра, но, чтобы удержаться на ногах, пришлось прислониться к скале. Они молча смотрели друг на друга, разговаривать было невозможно.
Несколько минут Гедеон Спилет и оба его спутника не могли ступить ни шагу — шквал словно пригвоздил их к скале, все трое промокли до нитки, песок слепил глаза. И вдруг в краткое мгновение затишья они явственно услышали отдалённый лай собаки.
Так лаять мог только Топ! Но прибежал ли верный пёс один или кто-нибудь был с ним? Вероятно, один — ведь если бы вместе с ним шёл Наб, он, несомненно, поспешил бы вернуться в Трущобы.
В налетевшем порыве ветра невозможно было перемолвиться ни одним словом, и моряк только крепко сжал руку Гедеону Спилету, как будто хотел сказать ему: «Подождите», и скрылся в каменном коридоре.
Через мгновение он вышел, держа в руках вязанку зажжённого хвороста, и принялся размахивать ею в темноте, оглашая воздух пронзительным свистом.
Собака словно ждала этого сигнала: лай послышался ближе, и вскоре она вбежала в каменный проход. Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилет поспешили вслед за ней.
На тлеющие угли бросили охапку сухих сучьев. Яркое пламя осветило всю «комнату».
— Топ! Ведь это Топ! — воскликнул Герберт.
В самом деле, это был Топ, великолепная англо-нормандская гончая, получившая от скрещения двух пород необычайно тонкое чутьё и быстрые ноги — качества, отличающие охотничью собаку.
Итак, собака инженера Сайреса Смита нашлась.
Но Топ прибежал один. Ни хозяин, ни Наб не пришли вслед за ним.
Но каким образом инстинкт мог привести его сюда, к Трущобам, где он никогда не бывал, да ещё в такую тёмную ночь, в такую бурю! Непостижимое явление! И ещё более странным было то, что собака не казалась усталой, изнурённой и даже не была испачкана грязью и песком…
Герберт подозвал Топа и сжал ладонями его морду. Собака, видимо, обрадовалась ласке и, вытягивая шею, тёрлась головой о его руки.
— Ну, раз собака нашлась, найдётся и хозяин! — сказал Гедеон Спилет.
— Дай-то бог! — отозвался Герберт. — Идёмте скорей! Топ будет нашим проводником.
Пенкроф ничего не возразил ему. Он чувствовал, что появление Топа, быть может, опровергнет все его мрачные догадки.
— В дорогу! — воскликнул он.