Для изучения характеров нет более подходящего места, чем английская сельская церковь. Я однажды гостил пару недель в поместье у друга, живущего по соседству с одной из них, особенно мне понравившейся. Она была той сочной крупицей милой старины, что придает английскому пейзажу его необыкновенный шарм. Церковь возвышалась посреди местности, населенной древними родами, и накопила в своих прохладных молчаливых приделах прах многих поколений благородных прихожан. Внутренние стены были облеплены скульптурами всех времен и стилей. Приглушенный свет просачивался внутрь сквозь геральдику, которой были обильно украшены витражные окна. В разных частях церкви находились гробницы рыцарей и высокородных дам изумительной работы с фигурами усопших, высеченными из цветного мрамора.
Куда ни глянь, взор натыкался на какой-нибудь образчик честолюбивой бренности, тщеславный мемориал, воздвигнутый людской гордыней над прахом родных – в храме, принадлежащем смиреннейшей из всех религий.
Паства состояла из окрестных людей высокого звания, сидящих на скамьях с пышной обивкой и подушками, в руках – раззолоченные требники, на дверцах скамеек – родовые гербы местных жителей и крестьян, заполнивших задние ряды и маленькую галерку за органом, и бедных прихожан, место для которых отвели на лавках в приходах.
Службу правил гнусавый, упитанный викарий, живший в уютном доме рядом с церковью. Он был желанным гостем за любым столом в округе и слыл азартным охотником на лисиц, пока возраст и сытая жизнь не довели его до состояния, в котором он разве что мог выехать верхом посмотреть, как спускают собак, и потом корчить из себя охотника за ужином.
С таким пастырем я счел невозможным настроиться на мысли, приличествующие для этого времени и места. Подобно многим другим нестойким христианам я вступил в компромисс со своей совестью и, переложив вину за собственную провинность на другого, занялся наблюдением за соседями.
Я был все еще чужим в Англии и с любопытством подмечал манеры здешнего светского общества. Как обычно, наиболее признанные, титулованные и уважаемые лица вели себя с наименьшей претенциозностью. Меня особенно поразило семейство одного высокородного дворянина, состоявшее из нескольких сыновей и дочерей. Их наружность отличалась совершенной простотой и непритязательностью. Они прибыли в церковь в самых скромных экипажах, а некоторые вообще пешком. Юные леди останавливались и мило беседовали с крестьянами, ласкали детей, выслушивали рассказы застенчивых селян. Их лица отличали открытость, чудесная свежесть и большая утонченность, но при этом светились искренней веселостью и притягательным дружелюбием. Братья были высоки и изящно сложены. Одеты по моде, но неброско – с преобладанием опрятности и приличия, без вычурности или фатовства. Они во всем вели себя просто и естественно с величавой грацией и благородным прямодушием, отличающими людей, родившихся свободными и не стесненных в своем развитии ощущением собственной ущербности. Подлинное достоинство имеет неподдельную прочность, никогда не пасующую перед вступлением в контакт и общением с другими людьми даже самых низших сословий. Только фальшивая гордость, болезненная и ранимая, отшатывается от любого прикосновения. Мне было приятно наблюдать за тем, в какой манере они беседовали с крестьянами о их заботах и занятиях на открытом воздухе, которые так любы живущим в деревне джентльменам. Беседа велась без какой-либо надменности с одной стороны и без раболепия с другой. На разницу в положении указывало лишь привычное уважение крестьян к титулам.
Контраст составляла семья зажиточного гражданина, накопившего огромное богатство и купившего поместье и особняк разорившегося дворянина по соседству, надеясь приобрести образ жизни и уважение, отличающие наследного лорда. Его семья всегда приезжала в церковь, как принцы. Их привозила державного вида, украшенная геральдическими знаками карета. Родовые гербы расточали серебряное сияние с каждой части упряжи, где только удалось их прилепить. На козлах сидел толстый кучер в треуголке, пышных кружевах и льняном парике, плотно обхватывающем круглое розовое лицо, рядом с ним – холеный дог. На запятках тряслись два лакея в роскошных ливреях с огромными букетами и тростями с золотыми набалдашниками. Карета двигалась с поразительной величавостью, колыхаясь на длинных рессорах. Даже кони грызли удила, выгибали шеи и гордо поглядывали с таким видом, будто обычные лошади были им неровня. Либо им передалась часть семейной гордости, либо их слишком туго запрягли.
Вид этой блестящей процессии, подъезжающей к церковным воротам, вызвал у меня невольное восхищение. Поворот вокруг церковной ограды ознаменовался грандиозным спектаклем – громкий щелчок бича, натуга и замешательство лошадей, блеск сбруи, скольжение колес по гравию. Это был момент торжества и бахвальства кучера. Лошадей то понукали, то сдерживали, отчего они волновались, роняя пену. Кони шли гарцующей рысью, разбрасывая гальку на каждом шагу. Толпа спокойно идущих к церкви селян поспешно расступилась в стороны и в немом восхищении разинула рты. У самых ворот лошади были остановлены так резко и внезапно, что чуть не встали на дыбы.