Лакеи страшно засуетились, спрыгивая с козел, откидывая ступеньки и готовя схождение августейших особ на грешную землю. Сначала в проеме кареты показалось круглое багровое лицо старого гражданина. Он осмотрелся вокруг с важным видом человека, привыкшего повелевать рынком ценных бумаг одним кивком головы. За ним вышла его супруга – ухоженная, мясистая, довольная собой дама. Должен признать, ее облик не отличался заносчивостью. Она являла собой картину бескрайнего, неприкрытого, пошлого наслаждения жизнью. Жизнь была к ней благосклонна, и она в ответ любила жизнь. У дамы имелись красивая одежда, красивый дом, красивая карета и красивые детки – все, что ее окружало, было красиво – одни сплошные прогулки, выезды и пиры. Не жизнь, а вечное блаженство, нескончаемый праздник.
Вслед за блестящей четой появились две дочери. Девушки определенно были недурны собой, однако сохраняли надменный вид, охлаждающий восхищение наблюдателя и наводящий на критические мысли. Их платья были сверхмодного фасона, и, хотя никто не мог отрицать богатство их убранства, его уместность в скромной деревенской церкви вызывала сомнения. Дочери важно вышли из кареты и проплыли вдоль ряда крестьян, едва касаясь ногами земли. Они рассеянно посмотрели вокруг, не задерживаясь холодным взглядом на грубых крестьянских лицах, как вдруг встретились глазами с семейством дворянина. Тут их выражение немедленно озарилось улыбкой, и они присели в глубоком, элегантном реверансе. Ответный реверанс показал, что они едва были знакомы.
Не следует забывать и о двух сыновьях важного гражданина, подлетевших к церкви в открытой коляске с верховой свитой. Они вырядились по последнему писку моды, педантично ей следуя, что отличает позера от человека хорошего вкуса. Юноши держались вместе и искоса поглядывали на всех, кто приближался к ним, словно оценивая претензии чужаков на респектабельность, но в то же время ни с кем не заговаривали за исключением редкого лицемерного обмена приветствиями. Двигались они тоже неестественно, ибо, следуя капризу последней моды, затянули свои туловища в корсеты и лишили себя простоты и свободы движений. Искусство на славу постаралось, чтобы превратить их в модников, но Природа отказала им в своей анонимной милости. Они выглядели нескладно, как простолюдины, но при этом сохраняли горделивый, высокомерный вид, какого никогда не увидишь у истинного джентльмена.
Я так подробно остановился на описании этих двух семейств, потому что считаю их примерами тех, кого часто можно встретить в этой стране, – непритязательных великанов и кичливой мелюзги. Мне нет дела до титулов, если только им не сопутствует благородство души. Однако, во всех странах, где существуют искусственные различия, я замечал, что высшие классы всегда наиболее учтивы и непритязательны. Те, кто уверен в своем положении, меньше всех других пытаются посягать на чужое. И в то же время нет ничего оскорбительнее домогательств пошляка, стремящегося возвысить себя за счет унижения своего ближнего.
Раз уж я противопоставил эти две семьи, следует проследить, как они вели себя в церкви. Дворянское семейство внимало проповеди спокойно, серьезно и внимательно. Нельзя сказать, что их охватила горячая набожность, скорее они вели себя так из уважения к святым местам, неотделимого от врожденной светскости. Другая семья, напротив, непрерывно шепталась и шушукалась, стараясь и так и эдак продемонстрировать свои наряды в жалких потугах заслужить восхищение деревенских прихожан.
За службой следил лишь старый гражданин. Он целиком взял на себя семейное бремя поклонения, показывая, что при всем величии и богатстве ему не чужды религиозные чувства. На моих глазах олдермен, вытянув шею как черепаха на водопое, прилюдно проглотил миску благотворительного супа, причмокивая при каждом глотке и приговаривая «отличная еда для бедняков».
После окончания службы я с интересом проследил, как будут уезжать разные члены двух групп. Молодые дворяне и их сестры, так как день был погожий, решили идти пешком через поля, по пути болтая с деревенскими жителями. Другая семья отправилась, как приехала, – с величайшей помпой. Экипажи опять подкатили к самой церкви. Опять защелкали кнуты, застучали копыта, засверкала сбруя. Лошади тронули все разом, опять бросились врассыпную селяне. Колеса подняли тучу пыли, и семейство важных особ умчалось, как ветер.