— А теперь ты будешь моя служанка? — спросила Мери все тем же высокомерным тоном, к которому она привыкла в Индии.
Марта опять начала чистить решетку.
— Я служанка миссис Медлок, — гордо сказала она, — а она служанка мистера Крэвена, но я буду убирать тут комнаты и немного прислуживать тебе. Только тебе много услуг не понадобится.
— А кто будет меня одевать? — спросила Мери.
Марта опять присела на корточки и уставилась на нее; от изумления она опять заговорила с протяжным йоркширским акцентом.
— Разве ты не можешь сама одеться? — спросила она.
— Что это значит? Я не понимаю твоего языка, — сказала Мери.
— О, я забыла, — сказала Марта. — Миссис Медлок велела мне следить за собой, а то ты не поймешь, что я говорю. Так ты не можешь сама надеть платья?
— Нет, — почти с негодованием ответила Мери. — Я никогда в жизни этого не делала. Меня всегда одевала моя айэ.
— Если так, то тебе пора научиться, — сказала Марта, очевидно, не подозревая, что говорит дерзости. — Это не слишком рано. Тебе будет очень полезно самой ухаживать за собой. Моя мать всегда говорит, что не понимает, почему это у важных бар дети не вырастают набитыми дураками: ведь у них всегда няньки и их всегда другие моют и одевают, и гулять выводят, точно щенят.
— В Индии все иначе, — презрительно сказала Мери. Она едва владела собой.
Но Марта ничуть не смутилась.
— Оно и видно, что иначе, — сказала она сочувственно. — Я думаю, это потому, что там такое множество чернокожих вместо порядочных белых людей. Когда я услышала, что ты едешь сюда из Индии, я подумала, что ты тоже чернокожая!
Мери села на постели, страшно разъяренная.
— Что! — воскликнула она. — Что! Ты думала, что я туземка! Ты… свиное отродье ты!
Марта уставилась на нее и вдруг вспыхнула.
— Кого ты бранишь? — сказала она. — Тебе не надо так сердиться. Барышне не следует так говорить. Я ровно ничего не имею против чернокожих. Когда про них читаешь в книжках, то они все такие религиозные; в книжках ведь сказано, что чернокожие тоже люди и наши братья… А я никогда не видала чернокожего человека и очень обрадовалась, потому что подумала, что увижу близко хоть одного. Когда я пришла сюда утром, чтоб затопить камин, я подкралась к твоей постели и осторожно приподняла одеяло, чтобы поглядеть на тебя. И тут-то я увидела, — добавила она разочарованно, — что ты ничуть не чернее меня, несмотря на то что такая желтая!
Мери даже не старалась сдерживать своего гнева.
— Ты думала, что я туземка! Как ты смела! Ты их совсем не знаешь! Они не люди, они слуги, которые должны кланяться! Ты ничего не знаешь про Индию! Ты совсем ничего не знаешь!
Она была так взбешена и чувствовала себя такой беспомощной пред наивным взглядом Марты, и в то же самое время вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой далекой от всего того, что она понимала и что понимало ее, что бросилась лицом в подушки и разразилась рыданиями. Она так безудержно рыдала, что добродушная Mapта даже испугалась и ей стало жаль девочки. Она подошла к постели и наклонилась к Мери.
— Не надо так плакать! — стала она упрашивать. — Право, не надо. Я не знала, что ты так рассердишься! Я таки вовсе ничего не знаю, как ты сказала. Прошу прощения, мисс. Перестань же плакать!
В ее странной йоркширской речи и спокойных манерах было что-то успокаивающее, дружелюбное, что хорошо действовало на Мери. Она постепенно перестала плакать и затихла. Марта, видимо, почувствовала облегчение.
— А теперь пора тебе вставать, — сказала она. — Миссис Медлок сказала, чтобы я приносила в соседнюю комнату твой завтрак, обед и ужин. Там тебе устроили детскую. Я тебе помогу одеться, если ты встанешь. Если пуговицы у тебя на платье сзади, то ты их не можешь сама застегнуть.
Процесс одеванья научил их обеих кое-чему. Марта часто застегивала своих сестренок и братишек, но никогда еще не видела ребенка, который стоял бы неподвижно и ждал, пока кто-нибудь другой сделает для него все что надо, как будто у него самого не было ни рук, ни ног.
— Почему ты сама не надеваешь башмаков? — спросила она, когда Мери преспокойно подставила ей ногу.