Улыбка тронула уголки его губ, и ее глаза неожиданно встретились с пристальным взглядом голубых глаз мужчины, стоящего перед ней. Девушка поймала себя на том, что тоже изучает его.
В нем было что-то выделявшее его из числа тех итальянских мужчин, с которыми Эмма сталкивалась в этот вечер. Не было никаких сомнений, что он итальянец, несмотря на высокий рост — где-то около шести футов, — что не характерно для его соотечественников. Он был худ, но широкоплеч, и смокинг сидел на нем с элегантной небрежностью. Эмме показалось, что он чувствовал себя в этой роскошной обстановке как рыба в воде. Его мужественное лицо было слишком загорелым для европейца, как будто он проводил много времени на открытом воздухе, а длине его ресниц позавидовала бы любая женщина. Эмма подумала, что многие женщины назвали бы его красивым, но его привлекательность основывалась скорее на магической природе исходившего от него обаяния, нежели на красоте. Рядом с ним любая девушка почувствовала бы себя женственной и желанной.
Мужчина был значительно старше Эммы, где-то между тридцатью пятью и сорока пятью годами, но относился к тому типу людей, на которых возраст не накладывает свой отпечаток. Эмму никогда раньше не привлекали мужчины старшего возраста, ее одногодки казались ей веселее и привлекательнее, чем более взрослые доктора в госпитале. Но внезапно все ее мысли на этот счет претерпели мгновенную ревизию, и она, глядя на стоявшего перед ней мужчину, ясно поняла, как мало жизненного опыта у нее было в действительности.
В это время он улыбнулся и спросил:
— Вы говорите по-итальянски?
— Нет, — вздохнула Эмма и пожала плечами. — Только с разговорником, кое-как.
— Ладно. — Теперь он говорил на английском с легким акцентом. — Вы англичанка. Я причинил вам боль?
Эмма отрицательно покачала головой, не обращая внимания на то, что у нее сильно болела лодыжка. Когда она так стремительно отпрянула от него при столкновении, кто-то из проходящих сзади задел ее ногой, и вот это было действительно болезненно.
— Вы проводите здесь отпуск, синьорина?
— Да, синьор, — кивнула Эмма и поняла, что позволила втянуть себя в разговор с незнакомым мужчиной, стоило только тому заговорить по-английски.
Она собралась уже уйти и повернулась к лифтам, но итальянец остановил ее, легко придержав за руку. Пальцы его были крепкими и прохладными.
— Не уходите, синьорина. Позвольте мне угостить вас кампари. Докажите мне, что принимаете мои извинения.
— Спасибо, синьор. — Эмма покачала головой. — Моя… моя подруга ждет меня. Я должна идти. Но, конечно, я принимаю ваши извинения, тем более что это была больше моя вина, чем ваша.
— Очень хорошо, — сказал мужчина, а в глазах его плескалось веселье. — Но хотя бы скажите мне ваше имя.
— Хорошо, — улыбнулась она, — меня зовут Эмма Максвелл.
— Прекрасно! До свидания, синьорина.
— До свидания, — сказала Эмма и решительно двинулась к лифтам, ощущая на себе его взгляд и чувствуя, как сильно вдруг забилось ее сердце. Ей захотелось когда-нибудь вновь увидеть этого человека, и надежда на встречу с ним привела ее в состояние легкого волнения.
Решение сказать Челесте о своем отъезде завтра утром было напрочь забыто. В своей комнате Эмма нерешительно подошла к зеркалу на туалетном столике с намерением изучить свое отражение оценивающим взглядом и вдруг поняла, как же глупо она себя ведет. Что может испытывать такой мужчина, как этот, при виде глупой девчонки-тинейджера? Если бы она была безумно красивой, как Челеста, тогда, возможно, у нее были бы основания чувствовать эту сумасшедшую волну счастья, охватившую ее, но в ней не было ничего особенного, что могло бы привлечь внимание такого мужчины. Правда, она была натуральной блондинкой, но волосы не вились, а совершенно прямо спускались на плечи шелковой волной. Лицо чистое, но совершенно бледное и осунувшееся после перенесенной болезни, хотя под жаркими лучами солнца могло быстро загореть. Самым лучшим в ее облике, как она сама считала, были глаза: большие и широко расставленные, они лучились ярко-зеленым светом, а густые и длинные ресницы ничуть не уступали ресницам того мужчины. И кроме того, сегодня она была одета в это нелепое розовое платье, которое лишь умаляло ее достоинства. Эмма решила во что бы то ни стало утром посетить один из тех маленьких магазинчиков, что в изобилии теснились на узких улочках вдоль каналов, купить какой-нибудь материал и нитки и сшить себе пару платьев того цвета, который ей действительно к лицу. Возможно, ярко-красного или нежно-голубого…
Почему-то желание покинуть Венецию при первом удобном случае утратило свою привлекательность, и Эмме уже не хотелось говорить об этом с Челестой.
Глава 3
Челеста вернулась в номер только под утро, нежно мурлыкая что-то себе под нос и очень довольная собой, как будто получила огромное удовольствие от удачно проведенного вечера. Эмма засиделась до поздней ночи, читая, и потом, лежа в кровати, никак не могла заснуть. Ей было интересно, что делает в столь поздний час Челеста. Графиня, несомненно, уже легла спать.
Услышав шаги Челесты, Эмма выскользнула из кровати и, завернувшись в стеганый халат, тихо открыла дверь своей спальни. Челеста стояла у окна в гостиной с сигаретой в руке и томной улыбкой на лице. Она вздрогнула при появлении падчерицы, и Эмма почувствовала себя виноватой.
— Боже мой, Эмма! Что ты крадешься так в темноте?! — воскликнула Челеста.
— Я… я не могла уснуть, — ответила Эмма, небрежно пожав плечами, и вошла в гостиную. — Я думала о том, что мне лучше завтра, то есть уже сегодня, уехать домой.
Выражение лица Челесты тут же изменилось.
— Домой? Ты имеешь в виду — в Англию?
— Да. — Эмма нервно поежилась. — Я… я не понимаю, зачем ты лгала графине о наших взаимоотношениях, но я не хочу больше вводить в заблуждение такую милую старую леди…
Челеста пристально и скептически посмотрела на нее и вдруг презрительно рассмеялась.
— Эту милую старую леди, как ты ее называешь, больше заботят деньги, чем мои недостатки, — резко ответила она. — Тебе, наверное, уже стало ясно, что я приехала сюда, чтобы попытаться получить титул и затем восстановить положение семьи Чезаре?
— Я действительно так думаю, — тихо ответила Эмма, на ее щеках проступил слабый румянец. — Но, видимо, это не так просто сделать, иначе бы ты не стала привозить меня с собой, не так ли?
Челеста язвительно улыбнулась:
— До некоторой степени ты все правильно поняла. Графиня очень нуждается в деньгах, но семья слишком многое для нее значит, как и для всех итальянцев, и, если бы я прибыла сюда одна, без моей дорогой падчерицы, могу с уверенностью сказать, что это вызвало бы ненужное любопытство.
— Ты могла бы сказать правду о том, что у меня есть работа в Лондоне.
— О нет, дорогуша! Возможно, при твоей наивности тебе и в голову не придет поинтересоваться, сколько денег мне оставил Клиффорд, но могу тебя заверить, что, если графиня знает мой банковский счет до последнего фартинга, я этому не удивлюсь.
— Ну и что с того? — устало спросила Эмма, начиная терять терпение. — Многие девушки, имеющие богатых родителей, сами зарабатывают себе на жизнь, почему я не могу?
— Ты можешь, — проворчала Челеста, передернув плечами, — но, учитывая несколько миллионов долларов наличными и в ценных бумагах, я думаю, это было бы маловероятно.
— Несколько миллионов долларов? — удивилась Эмма.
— Конечно, ты спрашиваешь себя, ради чего я вышла за старика Клиффорда и терпела его дряхлые руки на своем теле?
— Челеста… — Пробормотала Эмма чуть слышно, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
— Ладно! Эмма, будь благоразумна! Ну какой вред в том, что старая леди поверит в наши с тобой прекрасные отношения? Это только для того, чтобы убедить ее… как это называется… в пристойности?
Все, что говорила сейчас Челеста, лишило Эмму аргументов в пользу ее отъезда. Если это правда, что графиню интересуют только деньги Челесты, то вполне оправдано желание ее мачехи ухватить свой шанс и получить титул, чего она и добивается. В конце концов, Челеста всегда получала, что хотела, сметая на своем пути все препятствия.